Несколько раз они вдвоем ходили в контору колхоза просить плату за трудодни. Им обещали уплатить и наконец выдали каждой немножко табаку и по десять килограммов грубо молотой ржаной муки.
Еэва подняла крик. Неужели за все это время они ничего не заработали?
— Мое здоровье и одежда — все истрепалось. А что я за это получу?
Мир казался Еэве несправедливым. Йемель где-то шлялся, обделывая темные делишки, и жил как у Христа за пазухой — обзавелся шубой, купил валенки. А Еэва? Она работала честно и самоотверженно, она износила и истрепала на полях свою последнюю одежонку, но кому теперь до этого дело, никто ничего не хочет знать! Сейчас она донашивала свое коричневое платье с золотым цветком, а дальше что?
Председатель глядел в окно.
— Целое лето вы прожили в колхозе, каждый день получали хлеб, молоко, масло, иногда мясо. В восемнадцатом году четырнадцать государств напали на нас. Не было союзников, не было такой мощной Красной Армии, хлеба, одежды, оружия. Люди боролись, не хвастались своими подвигами, не спрашивали: «Что я за это буду иметь?»
Дома Еэва бросила к ногам Популуса мешок с мукой, его долю:
— Ешь!
Потом она села перед печкой и слушала, как бурлит в котле. Тильде не выдержала — тяжело смотреть, когда кто-нибудь злится или не в духе, но куда тяжелее безмолвное отчаяние.
— До сих пор прожили и дальше не пропадем, будем все вместе держаться. Война ведь, что тут поделаешь. Не стоит обвинять председателя. Мир приносит богатство, война — нищету.
— Да, — ответила Еэва примирительно, половина ее лица, обращенная к печи, пылала, — от войны никуда не убежишь…
Ночью Еэва разбудила Тильде:
— Я хочу тебе что-то сказать.
— Что?
— Если все будет так продолжаться, мы помрем. Это точно. Я не хочу умирать! Слышишь? Надо что-то предпринять! Куда-то пойти… найти какую-нибудь работу. Понимаешь… Я не хочу умирать! Хочу жить, хочу увидеть своего сына!
— Еэва, дорогая, ты больна? — забеспокоилась испуганная Тильде и высунула руку из-под одеяла. Лоб и кончик носа Еэвы были холодными как лед.
— Я умею шить! Могу вязать! В уборщицы пойду…
— Попробуй уснуть. Завтра поговорим и посоветуемся. Все будет хорошо, поверь, Еэва! Поверь! — шепотом успокаивала Тильде, но сама после этого разговора больше заснуть не смогла. Она смотрела в холодную темноту и прислушивалась к беспокойным вздохам Еэвы.
Популус со стоном повернулся на бок и вздохнул. Значит, и он не спал и все слышал.
— Рууди, — зашептала Еэва, всхлипывая, — прости меня, я тебя обидела.
«Это действительно похоже на исповедь перед смертью», — с ужасом думала Тильде.
Кристине надоело сидеть дома, надоел спертый воздух и хмурые, недовольные лица. Кристина все чаще бегала к Ситска. Там жили по-другому — даже моя пол, Ванда оставалась дамой. Но в последнее время и в этой семье не все шло гладко. Лиили, как глухонемая, сидела у окна и шила, шила всегда. Иногда невестка инженера переставала шить, опускала руку с иглой и мечтала, глядя рассеянным взором прямо перед собой. Очень редко она вставляла слово в общий разговор.
Ванда и Гуннар по вечерам читали, мать сидела на скамеечке у огня, сын лежал на нарах. Только Роман Ситска был постоянно занят, хотя и ничего не делал. Он морщил нос, набивал трубку, пытался шутить или рассказывал деревенские новости.
Кристину всегда встречали с радостью, и девушка тянулась к этим интересным, образованным людям.
Однажды разговор зашел о снах, Ванда плохо спала.
— Странно, — сказала Кристина. — Я часто вижу один и тот же сон. Такой ясный и веселый. Я иду вдоль полей и городских улиц. Ноги такие легкие-легкие, мне хорошо. Вдруг начинаю танцевать, становлюсь на пуанты, делаю разные па и потом поднимаюсь в воздух и прыгаю через улицы, деревья, высокие башни и даже через города. Люди гонятся за мной, кричат и удивляются внизу на земле, а я все парю в воздухе. Мне легко, весело и смешно… — Кристина беспомощно остановилась на полуслове, заметив странные улыбки. Ей стало стыдно, словно она говорила что-то неприличное. Кристина покраснела.
— Сколько вам лет? — поинтересовалась Ванда.
— Восемнадцать, — пробормотала Кристина и покраснела еще больше.
— Это пройдет. Вы, дитя мое, наверное, не читали Фрейда?
Мужчины молча обменялись взглядами.
Кристина не читала Фрейда и, почувствовав неловкость, посмотрела на Ванду с немой мольбой о помощи. Но та посмеивалась.
А Лиили все шила под окном.
В это раннее утро Тильде выносила из дома свои узлы и чемоданы и клала на санки, стоящие перед крыльцом. Когда все было уложено, вышла Еэва с топором и стала отбивать обледеневшие ворота. Она дрожала всем телом, и Тильде гнала ее в комнату.
— Мне не холодно, — возражала Еэва. Это была правда, она дрожала не от холода, а от возбуждения.
Кристина безучастно стояла на крыльце, держа в каждой руке по маленькому узлу.
— Иди потихонечку, — сказала Тильде, перевязывая поклажу.
Еэва помогла вытащить санки на дорогу, и Тильде снова стала упрашивать ее:
— Ну иди же в дом! Вдвоем мы как-нибудь справимся.
— Я провожу еще немножко, — ответила Еэва и прибавила с иронией: — Или даже это тебе неприятно?