Дездемона умрет в понедельник

— Чего это у тебя челюсть отвисла? Ты что, сам не знал? Я первый просветил тебя, что ли? — взвыл блаженно Вовка и закатился долгим визгливым смехом. Одеяло на нем мелко сотрясалось, кружева вздрагивали, по сытому бородатому лицу текли счастливые слезы. Он смеялся, пока не устал, но хотел все-таки выжать побольше из редкой возможности повеселиться, и еще долго хмыкал, силился хохотнуть, растравляя в себе смех. Он кидал при этом виноватые взгляды на Самоварова и взвизгивал:

— Видел бы ты себя сейчас!

«Какой подлец, — скрипел зубами Самоваров. — Еще говорят, что улыбка украшает человека! А у этого до чего отвратительное рыло… Нет, это его сплетня — не может быть, чтобы Настя такой чуши нагородила! Не похоже это на нее… Или похоже? И она вот так со мной разделалась?..»

Открытие было такое внезапное, что Самоваров позабыл и про Юрочку, и про Альбинины гнусные предложения. Вовка уже отсмеялся, к нему возвращались понемногу и человеческий облик, и дружеское участие.

— Так ты в самом деле ничего не подозревал? Что тебя ловят? Что окрутили?

— Да ничего не окрутили! Просто я…

И Самоваров изложил совершенно безобидную историю знакомства с Настей, ее приезд в Ушуйск и внезапное сближение. Кульковский слушал с интересом и тоже недоумевал:

— Да, дело тут нечисто! Чего ей надо от тебя, а? Жена говорит, что девочка молоденькая и красивая, как картинка. Зачем бы ты ей? И говорит, что любит?

— Говорит, — уныло подтвердил Самоваров. — Вот скажи, положа руку на сердце, можно ли ни с того ни с сего в меня безумно влюбиться?

Кульковский послушно вынул из-под одеяла пухлую руку, возложил ее на круглый, как таз, живот и вгляделся в бледно-желтое лицо Самоварова. Он долго молчал.

— Не знаю я, — наконец заявил он. — Вроде нет. Не слишком ты видный. Я, правда, давно тебя знаю, и мне ты вполне миленьким кажешься. Но скажем прямо: красотой не поражаешь. Вот лет десять назад ты вроде бы получше был… Да и то… Не очень. Нет, вряд ли из-за красоты она тебя любит. Тогда почему? Ты не бизнесмен, вообще не денежный, и это ей, судя по всему, известно?

— Конечно, — сказал Самоваров. — Сам подумай: я ее год целый не видел, даже на улице не встречал, а она вдруг прилетает и… В старое время я бы заподозрил, что она институт кончает и не желает по распределению ехать — так сейчас же никуда не распределяют! И квартира у меня неважная, однокомнатная. Санузел совмещенный… Главное, девчонка не охальная, не из тех, кто из койки в койку прыгает…

— Слушай! — просиял вдруг Кульковский. — Может она беременная от кого, и на тебя повесить хочет? Знаешь, есть ведь такие: срок зашкалило — дурака надо искать…

— Что за глупости! — возмутился Самоваров, и бледное Настино личико укоризненно нарисовалось перед ним. Все-таки пошляк Кульковский!

— Не скажи, — не согласился Вовка. — Тихони-то как раз и залетают. Бывалые дело знают! Ты лучше присмотрись, может, рыбка с икрой? Сам ведь понимаешь: раз ловят тебя, значит, дело нечисто. Не мальчик, должен соображать. Присмотрись к ней! Титьки у них делаются такие, — Кульковский показал на себе, — живот еще… Жрут селедку, огурцы соленые… Да чего я тебя учу! Не маленький!

Самоваров с брезгливой гримасой отвернулся, но мысленно исследовал Настю. Нет, и грудь у нее маленькая и нежная, и живот обнадеживающе плоский… Правда, огурец соленый из рук Яцкевича приняла, но чего только трое из тараканьей квартирки не заставили принять самого Самоварова… Нет, врешь, Кульковский!

— Смотри, не влипни, — предостерегал тем временем Вовка. — Есть еще психологический прием: наболтай ей, что деток, мол, любишь, давно завести мечтаешь, да так, что сам бы родил, кабы мог. Тут она тебя и осчастливит: ваши мечты сбываются, мой Самоварчик. А ты ее — коленом под зад! Под зад!

— Прекрати! — не вынес Самоваров, вдруг представив, как он отвешивает пинки милой, изящной Насте. — Она совершенно не такая, как те халды, к каким ты привык!

— У всех у них устройство одинаковое, — мудро изрек Кульковский. — А ты раз влюблен, как цуцик — женись, и нечего тут оскорбленную невинность изображать. Разобиделся! Сидишь, губки узелком! Как будто я ее тебе подложил… Мнительный ты, как…

— Прикуси свой паршивый язык! — воскликнул вдруг Самоваров нетвердым, непривычным к воплям голосом. (Он разом вспомнил поползновения Юрочки и Альбины). Кульковский изумленно приподнялся в подушках.

— Ты меня идиотом каким-то ославил в этом паршивом городишке! Я и сыщик наемный, я из каталажек вызволяю, как Генри Резник! Я и взятки беру! Стоит якобы мне в Нетск звякнуть, как тут все в струнку вытянутся! Зачем ты все это придумал? Зачем разнес? — бушевал Самоваров. — Вот ходи теперь всюду и сам опровергай всю эту чушь! Я заставлю тебя отвечать за свои слова!

Кульковский понял, в чем дело, и облегченно возвратил голову в подушки.

— А, ты про это! Ну, чего кричишь? Это не я. Я был нем, как рыба. Я же к постели прикован! Тебе на меня наговорили.

В Вовкиных лазурных глазах светилась младенческая лживость. Самоваров махнул рукой, встал, но из дверей погрозил пальцем: