Дездемона умрёт в понедельник

Действительно, имелся в галерее еще один Карнаухов, и тоже Г. Это он зашвырнул Юрочку в кулисы. На портрете он был еще помятее, чем в жизни, и Лена сочувственно вздохнула, глянув на его глумливую улыбку.

— Жаль, что мы так и не поняли, из-за чего началась драка, — вздохнул Самоваров.

Лена посмотрела на него, как на слабоумного.

— Чего тут не понять? Вы же там стояли! Слышали, что Глебка сказал? Из-за нее все, из-за кого же еще! Третий год она у нас — и третий год, как на вулкане.

— Какой Глебка?

— Карнаухов Глебка, этот вот сынок совместный ихний. Вы же в самой середке стояли! Не слышали разве? Он еще сказал: сколько шуму из-за дряни.

— Но я не понял, о ком это он.

Лена взяла Самоварова за рукав и направилась вдоль актерской галереи. В самом ее конце, почти там, где по заветам Станиславского начинались уже портреты технических работников, вплоть до вахтера Бердникова и шофера Вити, висела фотография, под которой было написано: «Арт. Т. Пермякова».

— Вот она, Татьяна-красавица, — пояснила Лена, хотя красавицей арт. Т. Пермякова вовсе не была. Самоваров смутно припомнил, что это, кажется, та самая невзрачная Дездемона в сером, которая единственная не визжала во время побоища.

— Она, она это, — подтвердила Лена. — В свитерочке была. Улизнула, как только жарко стало. Улизнуть она мастерица! Отмочит номер, а всех потом лихоманка бьет. Она и Геннашу у Альбины увела.

— Г. Карнаухова у А. Карнауховой? — Самоваров вроде начинал что-то понимать. — Младший, значит, из-за этого ругался? Обидно за мать?

Лена покачала головой:

— Да нет же! Как раз Глебка и привез сюда Татьяну из Нетска. Она его невестой была. Уже и свадьбу назначили, Альбина для молодых комнату очистила, стенку купила. Вышла свадьба, да не та! Татьяна на папашу набросилась. А тот просто одурел! И если б он один! Все как с ума посходили: «Талант! Талант!» В основном, конечно, мужики про талант голосили… Я в этом не разбираюсь — может, у нее еще и талант ко всему придачу есть… Но доиграется когда-нибудь девка. Добром это все не кончится.

Самоваров заново перетасовал ушуйских звезд:

— Так значит, Татьяна — жена Геннадия Карнаухова? За что же он тогда Мумозина трепал?

— Не жена она уже Геннаше, — эпически сообщила Лена. — Не жена. Это сериал целый. А чего вы хотите? Тут театр! Все не как у людей. Я раньше на швейной фабрике работала (она теперь закрылась) — так там триста человек за десять лет столько начудить и наворотить не могли, сколько эти за неделю. Или вот брат у меня в совхозе, на пилораме — там тоже тихо. Ну, то есть, и перепьются, бывает, и морды друг другу набьют, — но просто так набьют, потому что пьяные. А тут! Особенно как Таня эта завелась, так вечно все не слава Богу. Помрачение коллективное. Талант, говорят. Вон как Мумозин бесится!

— Должно быть, и в самом деле хорошая актриса? — предположил Самоваров. — На вид довольно неприметная девушка. Я, правда, на сцене ее не видел…

— Так поглядите! Сегодня как раз «Последняя жертва» идет. Не помню, чья пьеса, но хорошая, жизненная, второй сезон держится. Не то что «Палата № 6» — та полраза только прошла.

— Как это полраза? — не понял Самоваров.

— А так. Когда Шехтмана нашего инфаркт разбил, прислали из Нетска нового главного. Тот сразу давай «Палату» ставить. И такого наставил, что зритель еще до перерыва домой пошел. А как тут не пойти? Тут и без театра тошно, а такое…

Лена (они были уже в цехе, под устрашающим брюхом потолка) понизила голос и сообщила Самоварову доверительно, как своему человеку:

— Срамотища! Вы не подумайте, что мы деревня, темнота. Эротика — пожалуйста! Это бы на ура прошло. У нас даже Альбина Карнаухова лет десять тому, в «Детях Арбата», четыре раза голая за один акт выходила! Мы тоже кое в чем понимаем. Но здесь! В «Палате» в этой один артист как бы блевал вначале. Долго блевал, минут десять. Понарошку, но все равно неприятно — артист был хороший, и у него очень похоже получалось. Потом он… потом мочился в ведро!.. За тюлем, и тоже понарошку, чайник для этого ставили, чтоб, вроде, струя-то шла. А звук по радио усиливали. Выходило тоже натурально. Вот после ведра зритель домой и потянулся. А чего? Как блюют да мочатся, можно ведь, кто хочет, и без театра посмотреть. И деньги не надо платить. Город у нас маленький, куда еще пойти вечером? На премьерах всегда народу много, все нарядные. Кучумов сам обязательно бывает. А тут блюют… В буфет после такого не потянет. Вот и пошел народ по домам. Главного этого погнали, взяли Мумозина. А артист, что блевал и мочился, съехал через неделю в Кемерово. От сраму, наверное.

«Дурдом какой-то! — затосковал Самоваров. — Глушь, а поди ж ты, тоже новации, скандалы. Как в лучших домах… Романы такие, что не разберешь, кто чей совместный сын. И роковая женщина Таня имеется. Нескучно устроились ребята! Но я-то, я-то, вполне нормальный человек, что здесь делаю? Двенадцать стульев под Отелло? Это химера, бред, причуда сумасшедшего. Разве дождешься нормальной и своевременной оплаты от этих полоумных? Это даже не пилорама. Черт меня занес…»

Глава 2