Дездемона умрёт в понедельник

Самоваров звонил в дверь Владислава Шухлядкина. Он хотел было остаться дома, поваляться на раскладушке, но не улежал. Во-первых, таинственный красавец проживал почти рядом с театральной братией — почему бы и не сходить к нему, если надо пройти всего пару кварталов? Минимум усилий. Настя, во-вторых, была твердо уверена, что Самоваров так и рвется к Шухлядкину, и ждала рассказа об этом визите. Самоварову не хотелось выглядеть в ее глазах героем-суперсыщиком — зачем обманывать ребенка? — но чтобы она считала его вялым трусливым байбаком? Никогда! В-третьих, взглянуть на Владислава и самому хотелось. Неправдоподобная история — неужели Таня была такая? Какая она была, Самоваров еще не понимал, но что она теперь ему не посторонняя, ощущал. Настя его своим детективным рвением заразила, что ли? Во всяком случае, он решил, особенно не углубляясь в подробности, получить представление о герое последнего — или не последнего? не все Мошкин разузнал? — Таниного романа. Достаточно для этого позвонить в дверь, посмотреть, что за малый, и тут же сказать, что ошибся адресом. И хватит с него!

Самоварову открыл дверь не юный соблазнитель, а красивая молодая женщина в чересчур обтягивающих оранжевых штанишках и с недомашней раскраской на лице. Это еще кто? Самоваров смутился, напустил на себя официальной хмури и строго спросил Владислава Шухлядкина.

— Кто там, мама? — донесся из глубины квартиры мужской голос.

— Это, Владик, к тебе из прокуратуры, — безмятежно ответила мама.

Самоваров покосился в большое зеркало в прихожей: действительно ли есть что-то в его физиономии неотразимо карательное и правоохранительное? Отражение в зеркале, как всегда, его мало обрадовало.

Мама заботливо помогла Самоварову раздеться и, дразня оранжевым, повела в комнату таинственного Владислава. Комната оказалась самая банальная, вся облепленная плакатами, с пестрой тахтой и неизбежным музыкальным центром. Обращали на себя внимание только зиявшие среди плакатов две необыкновенно топорные авангардные картины да крупные фотографии хозяина комнаты (Самоварову сразу вспомнился Мумозин). Владислав был который уже ушуйский красавец, показанный Самоварову за последние дни? И на фотографиях, и наяву очень приятный паренек. Свежесть он имел еще цветочную, зато взгляд вполне твердый, совсем как у Лешки Андреева, красавца с руками в карманах. Немигающий взгляд покорителя женщин.

— Вы от Мошкина? — осведомился прекрасный Владислав.

— Не вполне. Я от Кучумова, — ляпнул Самоваров наугад, не соврав, впрочем, ничуть.

Красота Владислава подернулась нервной рябью.

— Меня берут? — спросил он нетерпеливо.

— Куда? — не понял Самоваров.

— Как куда? В «Кучум», в шоу-группу. Я же у вас просматривался на прошлой неделе!

— Да, да, припоминаю, — соврал Самоваров. — Вы ведь танцуете?

Владислав призадумался.

— Не то чтобы танцую, — ответил он. — Скорее, я движусь… дви… двигаюсь, да! Вообще-то моя мечта — подиум, но у нас мало возможностей… Другое дело в Нетске!

— Я как раз из Нетска. Нет, не в том смысле, я не с подиума, но…

На Самоварова снизошло вдохновение лжи. Он нес ерунду и сам удивлялся, насколько каждое слово оборачивалось правдой.

— Видите ли, Владислав, мне Андрей Андреевич поручил выяснить некоторые обстоятельства вашего знакомства с Татьяной Васильевной Пермяковой.

— Понимаю, — кивнул Владислав. — Только скажите, берут меня в шоу-группу? Я, конечно, все расскажу, мне нечего скрывать. Если надо…

— Надо, молодой человек, очень надо, — подтвердил Самоваров. — У нас в «Кучуме» все солидно, и танцуют только люди с чистой совестью. Во всем разобраться надо, прежде чем на подиум шагать.

— Да я понимаю, — повторил Шухлядкин. — Я сам, когда про ее смерть узнал, прямо сел — ужас какой-то! Но я ни при чем. Ваш Мошкин согласился, что ни при чем. Ой, извините, не ваш! Конечно! Я все расскажу, раз такие люди заинтересовались. Мне скрывать нечего!

Love story. Владислав

Жаркий месяц в Ушуйске один — июнь. Июль и август уже не лето. Тогда уж если идут дожди, то ледяные, если солнышко, то с синим холодным ветерком. Спешно зреет ягода, дошумливает листва, ребятишки по-летнему галдят еще до полуночи во дворах, но жар и сладость летние уже сходят, блекнут на глазах; и пахнет землей — осенью. Зато июнь — месяц трудно переносимого знойного рая. Ушуйцы вдруг смуглеют поголовно и до черноты. На ушуйских же пляжах, нешироких, но белоснежных и рассыпчатых, как в каком-нибудь Акапулько, загореть можно субтропически. Самоваров ушуйские загары мог оценить на Мариночке Андреевой.