Дездемона умрёт в понедельник

— О! Очень! Она, такая молодая, одаренная сказочно была не вполне, как бы это сказать… окультурена. Со временем, конечно, соответствующая среда смогла бы сформировать… Ах, как жаль! Знаете, я совсем не так воспитывал своих детей. Талант в себе надо лелеять, культивировать. Надо ему во всем уступать! Жертвовать ему надо, носиться с ним, как с писаной торбой, как с больной печенью! Хлопотно бывает, не спорю, даже скучновато, но!! Потом, потом от него все сполна получишь — в зрелые годы. Именно так воспитывают в культурных семьях. Там знают, что делается с человеком в зрелые годы. Что обязательно эти зрелые годы бывают, и это лучшая пора жизни. Тридцатилетние никогда не завидуют двадцатилетним. Даже женщины! И иные пятидесятилетние, если стóящие, тоже. А Таня ни к чему не была подготовлена. Она жила, будто она вообще самая первая на свете женщина, только что из ребра, и все, с нею происходящее, невероятно ново и важно… Она не такая, как все! Дивный, дивный талант, но она не носилась с ним, как с любимой болезнью, хотя должна была! Все было ей легко и нипочем, любая ерунда — всерьез и во всю мощь… Ее брак…

Шехтман смолк, дрогнул мешочками, снова состарился. Настя подумала — он до сих пор жалеет, что Таня не пошла за него — шлифовать свой талант, окультуриваться, готовиться к зрелым годам.

— Ее брак, — подсказала Настя тоненьким голосом. Она испугалась, что разговор оборвется на самом нужном месте.

— Ее брак? А как вы полагаете? Катастрофа. Одна из ее катастроф.

Настя видела, что Шехтман огорчен, устал, и если она сейчас не задаст главного своего вопроса, нескромного, но необходимого, другого случая не представится. А ей уже сегодня нужно знать разгадку! Она откашлялась и фальшиво-небрежно начала:

— Ефим Исаевич, как вы думаете, кого Таня больше всех любила? Вот если допустить, что был самый главный, единственный любимый?

— Не думаю, чтобы был такой, — горячо возразил Шехтман. — Много ролей! Много сюжетов! Много героев! Играть всю жизнь одно и то же? Никогда! А вы, дитя? Неужели вы верите в единственную любовь? Если б она была, и род человеческий пресекся бы. А Таня! Только что из ребра! Ей воздуху мало было, она металась, загоралась, меркла — сама жизнь! — а вы говорите: единственный. Это понятие из книжки. Таня — из жизни.

— Ну, а все-таки? — не сдавалась Настя. — Из всех самый-самый?

Шехтман наконец задумался.

— Я не знаю, что там у них с Глебушкой было — должно быть, очень что-то молодое и зеленое. А вот Геннаша… Это ведь на моих глазах прямо случилось, на вводе в «Ромео». Прямо как у Бунина — солнечный удар. Вы даже вообразить это не можете!

Настя, само внимание, приготовилась слушать, даже не моргать старалась. Ей действительно трудно было вообразить солнечный удар по поводу Геннадия Петровича.