Дезертир

Я стоически выдержал новый выразительный взгляд, брошенный в мою сторону.

— Однако же, госпо… граждане, как лицо частное, вынужден заявить, что ваши показания есть не что иное, как ложь, направленная на сокрытие имевших место быть фактов. Вы лгали, дамы и господа!

— Даже я? — невинно осведомилась гражданка Тома. Гражданин комиссар вновь обиженно засопел:

— Сударыня… То есть, гражданка! Смею вам напомнить, что на допросе девятого фримера, то есть вчера, вы изволили показать, что характер ранения вышепоименованного гражданина Вильбоа допускает возможность нанесения оного ранения самим присутствующим тут господи… Тьфу ты, прости господи, гражданином. Однако же вызванные для обследования имевшего быть ранения граждане Адаль и д'Асси, члены Коро… тьфу! — бывшей Королевской медицинской академии, показали обратное. Эту рану гражданину Вильбоа нанес кто-то иной, о чем имеется соответствующее заключение.

Гражданка Тома невозмутимо сняла очки и принялась их тщательно протирать. Комиссар вновь вздохнул — на этот раз уныло — и грузно приподнялся.

— Граждане! — жалобно произнес он. — Но так ведь нельзя! Взываю к вашим чувствам верноподданных Его… О господи, я хотел сказать, к гражданским чувствам! Вы покрываете преступников, кои…

— Карать уже некого, — тихо проговорил Вильбоа. — Пусть будет все как есть, гражданин Сименон…

Комиссар помотал головой и, тяжело ступая, направился к выходу. У двери он внезапно остановился.

— Вы думаете, что горазды полицию обманывать, молодые люди? — произнес он, не оборачиваясь. — Я в полиции, дамы и господа, уже третий десяток лет! Думаете, я крестик не заметил?

Пустив эту парфянскую стрелу, он с тяжелым вздохом вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Не понимаю! — гражданка Тома пожала плечами. — Какой еще крестик?

Мы с Вильбоа переглянулись.

— На шее бедной мадемуазель Араужо был крестик, — негромко напомнил я. — Если бы тело переносили…

Я хотел добавить об отрубленной голове, но не решился. Бледные губы больного на миг искривились гримасой. Девушка вновь пожала плечами:

— Все равно не понимаю… И вообще вести подобные разговоры в присутствии больного считаю совершенно излишним! Так что, гражданин Люсон, пожелайте гражданину Вильбоа скорейшего выздоровления — и прошу на улицу!

Не став спорить, я наклонился над кроватью. Вильбоа улыбнулся краешком губ:

— Спасибо… Вы зайдете ко мне?

Я кивнул — нам было о чем поговорить. Сегодня я успел в лечебницу за полчаса до комиссара и сумел изложить Шарлю нашу версию случившегося. Но мы оба знали, что желтоусый гражданин Сименон не так уж далек от истины…

В коридоре ко мне тут же бросился истомившийся ожиданием гражданин д'Энваль. Я улыбнулся:

— Ведайте истину, друг мой! Отныне ржавые цепи не грозят гражданке Тома! Ее не ввергнут в сырую темницу…

— Шутите? — Взгляд индейца был полон укоризны. — Разве можно смеяться над любовью, которая… О-о, сколь горьки ваши насмешки!.. Значит, следствие окончено?

Я кивнул, и гражданин д'Энваль облегченно вздохнул.

— Друг мой! — торжественным тоном проговорил он, но я предостерегающе поднял руку:

— Следствие окончено, и не будем больше об этом. Гражданка Тома сейчас у больного. Лучше, если мы подождем ее на улице.

Гражданин д'Энваль не возражал, и мы покинули больницу. Я был не прочь кое-что узнать у индейца, но ему, похоже, было не до меня. Я даже позавидовал — хорошо, когда чье-то лицо для тебя сияет, словно солнце…

Гражданка Тома не вышла, а буквально выбежала на улицу, поправляя шляпку, которую она сегодня надела вместо своего лапландского чудовища. Гражданин д'Энваль бросился навстречу, но девушка махнула рукой:

— Альфонс! Мне некогда вас выслушивать! У меня важный консилиум, я опаздываю, а вы даже не догадались поймать фиакр! Ага, кажется, вот он!

Она бросилась вперед, оставив бедного Альфонса с широко открытым ртом. Я покачал головой, но решил не усугублять ситуацию. Проводив глазами экипаж, молодой человек вздохнул:

— Мне в Тюильри, гражданин Люсон. Но в отличие от Юлии я совершенно не спешу. Мы могли бы с вами прогуляться до Нового Моста.

Это полностью совпадало с моими планами. Однако гражданин д'Энваль был явно не расположен к беседе, и, чтобы отвлечь его от меланхолии, я напомнил о нашем последнем разговоре.

— А! — вспомнил он. — Я обещал вам рассказать о моем дяде! Извольте, хотя мысли мои сейчас, признаться, далеко… Однако же…

Мне было, честно говоря, тоже не до его семейных воспоминаний, но я решил дать индейцу выговориться. Спросить о нужном я еще успею.

— В тот день, друг мой, мы вели беседу о народных преданиях, кои суть истинное сокровище, завещанное нам предками. Сколь велико это сокровище, о-о! Вы, как понял я, человек скептический, далекий от истинного восторга…

Я не очень понял, что есть упомянутый «восторг», но был вынужден согласиться. Далек — и весьма.

— Вы не верите… Знаете, друг мой, неверие — один из страшных плодов, выросших на древе Старого Порядка. Грех аристократии не только в гордыне. Они виновны и в том, что лишили народ истинной Веры…

— В домовых? — не удержался я. Ответом была горькая усмешка.