Дезертир

— В комиссариате зарегистрированы двадцать девять д-дезертиров…

— Простите? — удивился я. — Каких дезертиров?

— Я просил Камилла узнать, были ли случаи, когда погибшие на гильотине возвращались, — негромко пояснил Вильбоа.

И тут до меня начало доходить.

— Двадцать девять!

— Д-да. Точнее, двадцать девять сообщений д-добропорядочных граждан, узревших своих б-ближних и дальних с головой, п-почему-то находящейся на плечах!

— Выходит, Камилл, вы вовсе не выглядели идиотом, — как можно спокойнее заметил я. — Похоже, не мы первые обратили на это внимание.

— Об-братили! — Демулен взмахнул рукой. — В двадцати двух случаях добропорядочные г-граждане попросту обознались, в трех случаях стражам п-порядка пришлось иметь дело с сумасшедшими…

Подсчет оказался несложен. Мы с Вильбоа переглянулись.

— П-поэтому, Шарль, не вздумай писать на эту тему, иначе г-гражданин Эбер сочтет г-гильотину слишком слабым средством и предложит заменить ее т-торжественным сжиганием врагов народа заживо, причем устроит аутодафе прямо на п-площади Революции. С н-него станется…

— Но почему — дезертиры? — не удержался я. Демулен развел руками:

— Сей п-полицейский юмор нам, смертным, понять м-мудрено. Вероятно, речь идет о том, что указанных г-граждан направили по вполне конкретному адресу, а они решили слегка изменить м-маршрут. Все, я п-побежал громить гражданина Эбера в ст-тихах и п-прозе. Шарль, выздоравливай и б-бросай глупости! Гражданин Люсон, можно вас…

Мы отошли в сторону. Гражданин Демулен быстро оглянулся:

— У него очередной сд-двиг, а это плохо… Гражданин Люсон, хочу вам сказать сп-пасибо — за Шарля. М-мы, его, так сказать, д-друзья, оказались последними свиньями. Спасали Отечество, к-которому от этого, п-подозреваю, ни тепло ни холодно, а н-надо было спасать его. Я узнал только на т-третий день, но это меня никак не извиняет… В общем, спасибо и от меня, и от Жоржа. Т-толку от нас мало, но если что-то понадобится …. И даже если не п-понадобится — все равно, б-бе-рите нас за шкирку и т-трясите…

О ком это он? Переспрашивать было неловко, но внезапно до меня дошло. Жорж! Жорж Дантон! Тот, кто опрокинул трон и поднял руку на Короля!

— Я читал предисловие к «Карлу IX», — заметил я, стараясь, чтобы наши взгляды не встретились. — Там вас цитируют…

— Не н-напоминайте! — Демулен замахал на меня руками. — Гражданин Шенье п-пришел ко мне с саблей, п-причем очень острой…

Он улыбнулся и протянул руку. Я помедлил какой-то миг, но все-таки не смог не поддаться его обаянию. Цареубийца… Тот, кому никогда не будет пощады — ни в этом мире, не в мире ином. Но я подал ему руку… Господи, что же это со мной?

— Вот… — Вильбоа выровнял стопку бумаг и криво усмехнулся. — Как говорит Камилл, граждане дезертиры…

Мы перебрались в палату, и я не без труда уговорил Шарля вернуться в койку. Я понимал, что парню надоело лежать, но не мог забыть, каким он был всего несколько дней назад. С этим шутить не стоило.

— Те самые четыре дела, гражданин Люсон… Я кивнул, но внезапно почувствовал, что меня совсем не тянет читать документы, написанные ровным писарским почерком. Дезертиры. Вернувшиеся ниоткуда и ушедшие в никуда…

— Ваш случай — пятый, — как можно спокойнее заметил я.

— Да. Сделаем так. Берите два дела, читайте, а завтра обменяемся… Кстати, я обещал вам рассказать о версии Его Высокопреосвященства Ансельма Орсини.

Вначале я не понял, но потом память подсказала.

Толстая книжица in octavo, изданная братьями-иезуитами. Житие блаженных отцов-епископов.

— Вероятно, не обошлось без нечистой силы, — предположил я без особого интереса. Вильбоа усмехнулся:

— Я тоже так думал. Тринадцатый век, в разгаре Альбигойская резня, святой Доминик только что организовал святейшую инквизицию. Что еще можно придумать? А между тем…

Порывшись в бумагах, он извлек небольшой листок:

— «Простота объяснения есть не меньший соблазн, чем его отсутствие. Простое объяснение зачастую означает лишь еще большее удаление от истины, которая никогда не бывает общепонятной и доступной обычному сознанию…» Это из рассуждений монсеньора Орсини. Специально выписал. У него неплохая латынь, почти без вульгаризмов, но, что самое любопытное, он действительно не ищет простых ответов. Случай с оборотнем он объясняет вовсе не тем, что сей несчастный был связан с Вельзевулом. По мнению отца Ансельма, мы имеем дело с другой расой людей.

— Что? — поразился я. — Расой? Он так и пишет?

— Нет, конечно. — Похоже, мое изумление позабавило гражданина Вильбоа. — Он пишет «genus» — род. Другой род людей, отличающийся от нас многим, в том числе и, так сказать, реакцией на смерть…

Пришлось задуматься, причем надолго. Но ничего толкового в голову не приходило. Другой род людей… Почему? А главное…

— Но, гражданин Вильбоа, даже если допустить такое, то, все равно, все мы смертны! Что люди, что собаки…

— «…Которая никогда не бывает общепонятной и доступной обычному сознанию…» — негромко повторил Вильбоа. — Странно, тринадцатый век! Гражданин Люсон, с точки зрения упомянутого «обычного сознания», вы правы. Но как быть с амебой?

— Простите? — не понял я.