Дезертир

Дверь нам открыл Вильбоа. Увидев меня, он растерянно моргнул и, кажется, хотел перекреститься — но раздумал.

— Вы? — На бледном лице мелькнула улыбка. — Впрочем, вопрос дурацкий, можете не отвечать… Камилл, как тебе удалось?

— Мне?! — Демулен хмыкнул. — Я встретил нашего г-гражданина «аристо» мирно гуляющим в-возле Сен-Пелажи, к-как будто так и должно б-быть!

— Хорошо! — Лицо Вильбоа сразу же стало серьезным. — Проходите.

Да, что-то случилось. И не со мной. Вернее, не только со мной. Я окончательно убедился в этом, когда дверь в комнату отворилась, и в полутьме коридора блеснули знакомые очки.

— Добрый день, гражданка Тома! — произнес я как можно веселее. — Каким ветром?

Девушка не ответила, лишь лицо ее странно дрогнуло. Да, похоже, дело плохо!..

Когда мы разместились в креслах, я достал из кармана последнюю папелитку и повернулся к Вильбоа:

— Кто?

— Ну, прежде всего, вы, — невесело усмехнулся он. — Вас арестовали вчера днем, а вечером…

— Они взяли Альфонса, — тихо проговорила Юлия. — Он в Консьержери. Я узнала только два часа назад.

Я чуть было не спросил, за что, но вовремя сдержался. За что — ясно. Вопрос в другом…

— В чем его обвиняют? Официально?

— Еще н-не знаем, — так же тихо ответил Демулен. — К сожалению, в Консьержери просто так не п-пускают. Это даже не Сен-Пелажи.

Я кивнул. Объяснения были излишни. Консьержери — прихожая. Прихожая, ведущая прямо на площадь Революции.

— Сделаем т-так, — продолжал Камилл. — Вы, Франсуа, останетесь здесь и не к-кажите носа, пока я не вернусь. А мы с Юлией поедем к Жоржу. Н-надо получить пропуск в этот ад.

Никто не спорил. Демулен улыбнулся и кивнул Юлии. Девушка встала, но у дверей внезапно обернулась:

— Я рада, что вы живы, Франсуа Ксавье! В прошлый раз мы плохо с вами поговорили. Простите…

Я не успел даже ответить — Юлия исчезла. Демулен коротко поклонился и последовал за ней. Хлопнула дверь в коридоре.

— Вот так, — негромко произнес Вильбоа. — А теперь пусть мне кто-нибудь объяснит — хотя бы вы, — что происходит?

— Почему аристократ дю Люсон не в Революционном Трибунале? — понял я. — Шарль, не могу — пока не могу. Рискну лишь заявить, что за свободу я не платил чужими головами. Очень надеюсь, вы мне поверите…

Вильбоа ответил не сразу.

— Пожалуй, поверю. Скажите, Франсуа, тот ангел, что отверз вам врата темницы, не может проделать то же для д'Энваля? Я не очень люблю этого молодого человека, но сейчас не до подобных сантиментов. Кроме того, он жених Юлии, а ей, как вы знаете, я обязан такой безделицей, как жизнь.

Оставалось задуматься. Мой чернявый ангел из Комитета общественной безопасности не из тех, кто без особой нужды совершает добрые дела. Но с другой стороны…

— Я попытаюсь, Шарль. Мне нужно пару дней. Надеюсь, в Революционном Трибунале накопилось достаточно дел…

Вильбоа кивнул:

— Обычно гражданин Тенвиль не спешит, так что время у нас есть. Признаться, я куда больше боялся за вас, Франсуа… Кстати, не успел поблагодарить. Спасибо!

— За что? — удивился я. — Пока за мною добрых дел не замечалось.

Он покачал головой, затем отвернулся.

— Кроме одного, Франсуа. Этим утром вы вновь спасли мне жизнь. Правда, вполне возможно, без всякого на то желания…

Я хотел вновь удивиться, но что-то удержало. Кажется, я начал понимать.

Вильбоа медленно встал и прошел к стоявшей в углу конторке.

— Это письмо, — в его руке оказался большой, густо исписанный лист бумаги. — Я почти закончил. Точнее, это завещание. Оставалось поставить точку…

Я уже понял какую — свинцовую. Это было именно то, чего я опасался с того самого часа, когда мы вернулись из катакомб.

— Но тут появился Камилл, и я решил, что у меня еще остались кое-какие дела… Понимаю, что вы думаете, Франсуа. Я ведь говорил, что не признаю самоубийства. Но мне действительно незачем жить. По крайней мере, так мне казалось еще сутки назад.

— Шарль, послушайте… — начал было я, но Вильбоа покачал головой:

— Я и сам могу привести все возможные доводы. Но попытайтесь понять и вы. Дело не только в Мишель. Все мы живем из-за чего-то — или благодаря чему-то. С Мишель я познакомился летом 1789-го, как раз через два дня после взятия Бастилии. Я ведь был тогда вместе с Камиллом. И вот Мишель погибла, а то, ради чего мы жили…

— Бросьте! — не выдержал я. — Вы хотите сказать, что поняли, какому богу служили? Только сейчас заметили рога и копыта?

Вильбоа ответил не сразу, его голос звучал тихо, еле слышно.

— Мы хотели, чтобы люди были свободны. Чтобы их не бросали в тюрьмы одним росчерком пера. Мы хотели, чтобы Франция не голодала; чтобы народ не оскорбляли на каждом шагу. Что в этом плохого, Франсуa? Весной 89-го мы надеялись, что Людовик нас поймет — ведь он тоже любил Францию! А потом… Недавно Жорж сказал страшную фразу: «Революция сошла с ума!» Да, это так. Революция убила мою Мишель. Моя революция! И если я виноват… Я написал… Это не только мои мысли, так думает Камилл — и не он один. Может еще не поздно. Если сейчас остановить террор, ввести в действие конституцию, провести выборы, объявить амнистию… Может быть, еще есть шанс…