Дезертиры любви

Хельга внимательно выслушала его. Он закончил, и она подняла на него взгляд. У нее были большие глаза, и они были влажны, они были полны слез, слезы скатывались по щекам и падали на юбку. Потом она с рыданиями бросилась в его объятия; он держал ее, чувствовал ее податливое тело, хотел говорить и утешать, но она замотала головой и прижалась губами к его губам. На следующее утро за завтраком она рассказала ему о своей новой идее для стоматологической клиники. Прокатит?

С Юттой он даже и не пытался говорить. Однажды вечером, сидя напротив нее, он представил себе, что́ ей скажет, как она будет реагировать и как он будет спускать флаг. Да, и в разговоре с Юттой он тоже вскоре спустит флаг и будет рад, если сможет снова с ней помириться и она его в конце концов обнимет. Как жалки и тщетны его решения, как смешно он тычется во все углы – его начал душить смех, он не мог остановиться, он смеялся истерически, и наконец Ютта, не придумав ничего лучше, дала ему две оплеухи, которые и привели его в чувство.

Его удивляло, сколько он при этом успевал. Он пересматривал проект моста через Гудзон и проектировал новый мост через Дрину; он написал новую серию картин, на всех – женщина, гребущая в челноке: на одной сидя, на другой стоя, то одетая, то нагая, там черноволосая, хрупкая и нервная, здесь пышнотелая и блондинка, а тут рыжеволосая и сильная. Вероника выставила первые картины, когда цикл еще не был закончен, и тут же один из коллекционеров проявил интерес ко всей серии.

Аппендицит, случившийся в один прекрасный день, был просто спасением. Боли начались, когда он ехал в автомобиле из Дрездена в Мюнхен. Что-то желудочное, подумал он вначале. Но вскоре ему стало ясно, что это должно быть что-то другое, посерьезнее и похуже. Скрючившись над рулем – так было легче переносить боль – и изрядно перепугавшись, он добрался до окружной больницы за Хофом. Его сразу прооперировали. На следующее утро во время обхода врач сообщил ему, что, по симптоматике, это могла оказаться карцинома поджелудочной железы, так что радоваться надо, что это всего лишь воспаление аппендикса.

Томас оставался в больнице неделю. Он рисовал себе, как врач взрезает его, обнаруживает неоперабельную карциному поджелудочной железы или возникшие везде метастазы и – зашивает живот. Он бы тогда прожил еще несколько недель или несколько месяцев. Ни за что не нес бы ответственности, ничего никому не был бы должен, все обращались бы с ним внимательно и предупредительно, может быть, даже преклонялись перед ним, учитывая его положение. Он распрощался бы с Хельгой, Вероникой и Юттой, и они не могли бы его ни в чем упрекнуть, и ему самому не пришлось бы ни в чем себя упрекать. Он написал бы еще одну картину, свою самую последнюю и самую глубокую. Он проводил бы время со своими детьми, и это было бы время такой прекрасной близости, что оно еще долго освещало бы их жизнь после его смерти. Он написал бы эссе о мостах, свое теоретико-архитектурное завещание. Несколько месяцев, больше ему и не нужно, чтобы все закончить и обрести покой. И счастье. Он завидовал тем, кому остается жить лишь несколько месяцев. Они действительно освободились от забот.

Почему бы и ему не быть таким счастливчиком? Он позвонил в Берлин и Гамбург и сообщил о своей операции аппендицита. Но в ситуацию, в которой ему оставалось бы жить несколько месяцев, это вполне вписывалось: вначале, чтобы не пугать, сказать о слепой кишке, а правду раскрыть позднее и бережнее.

Он возвратился в Берлин и был таким же, как всегда, только чуть более тихим, печальным, отрешенным, порой погруженным в свои мысли – в точности таким, какими бывают отмеченные смертью. И потом он им это сказал. Он выдержал их испуг, их уговоры проконсультироваться с другими врачами, их беспомощное участие. Каждая спросила, что он теперь будет делать, и каждой он сказал, что будет продолжать жить, как раньше, что же еще. Но при этом он будет делать то, что важно, а на то, что не важно, махнет рукой. Будет писать картину. Будет сочинять эссе о мостах. Будет проводить время с детьми. И в самом деле, он поставил на мольберт новый холст, купил новую авторучку и начал строить планы с детьми.

9

Не то чтобы со всем этим он сам начал верить в реальность своей болезни. Но когда в один из уик-эндов, который он проводил в Гамбурге, Вероника накричала на него за то, что он после еды продолжает сидеть, вместо того чтобы заняться грязной посудой, он был возмущен. Как она, которая должна была верить, что у него рак, – как могла она требовать от него участия в домашних делах! Кроме того, шов действительно еще болел; и если бы ему вскрыли живот и потом зашили вместе со слепой кишкой и метастазами, шов не мог бы болеть сильнее, чем сейчас без всего этого. И слабость, и напряжение, и упадок сил он тоже ощущал.