Дезертиры любви

В особенности призрачной ему представлялась его жизнь в Берлине и Гамбурге. Что общего у него было с этими тремя женщинами? Для чего он рисовал картины и строил мосты? Зачем он вместе со многими другими участвовал в этой суете? В суете бюро, или галереи, или планов и проектов Хельги? И его дети тоже уже не составляли смысла. Что им-то еще надо в этом мире? Кто их сюда звал, кому они здесь нужны?

На озере Комо он был свидетелем того, как маленький мальчик упал с причала в воду. Мальчик закричал, забился и ушел под воду. Никого не было рядом, чтобы помочь ему. В конце концов Томас встал со скамьи, на которой сидел, подбежал к причалу, прыгнул в воду, вытащил мальчика и вернул его к жизни, но сделал это, потому что не хотел иметь неприятности. Если бы нашлись наблюдавшие за тем, как он сидит – и остается сидеть, и сообщили о своих наблюдениях полиции, его жизни в рясе пришел бы конец.

11

Его жизни в рясе пришел конец. Направляясь из Комо в Турин, он пересаживался в Милане. Двери поезда Милан – Турин закрылись автоматически в тот самый момент, когда он хотел войти. Он подался назад и обнаружил, что его рясу защемило в дверях. Тщетно пытался он снова открыть дверь, дергал рясу, бежал, дергая ее, рядом с тронувшимся поездом и вскоре был вынужден бежать рядом с набиравшим скорость поездом так быстро, что уже не мог даже пытаться высвободить зажатую дверьми рясу. Он слышал смех путешественников на платформе, которые не осознавали отчаянности его положения и находили бегущего синего монаха потешным. Вскоре удерживаться рядом стало уже невозможно, и он рванулся против хода поезда в надежде, что ряса порвется. Но прочная шерстяная ткань выдержала, и поезд тащил и волочил его по платформе, а потом по щебенке вдоль колеи. Когда один из уезжавших взглянул в окно и сначала увидел охваченных внезапным ужасом путешественников на платформе, а потом, осознав несчастный случай, рванул стоп-кран и поезд наконец остановился, Томас уже превратился в кровоточащий бельевой узел.

Его увезли в больницу. Когда, по прошествии нескольких дней, он пришел в сознание, врачи сказали ему, что у него поврежден позвоночник и его тело ниже грудной клетки останется парализованным. В Турин он хотел съездить, только чтобы посмотреть, остались ли там еще пролетки и извозчичьи клячи, как та, которую обнимал обезумевший Ницше.

В отделении интенсивной терапии все пациенты равны. Когда же Томаса перевели в общую терапию, он попал в зал на шестьдесят коек, построенный в двадцатых годах для временного размещения на случай катастроф, в котором теперь лежали пациенты низшей ценовой категории. Там было шумно даже ночью. Солдаты, уже здоровые, но изображавшие больных, поскольку больницу предпочитали казарме, пили, гуляли и периодически приводили на ночь девиц. Днем было жарко, пахло пищей, дезинфекцией, моющими средствами и испражнениями. Постель Томаса смердела: он не контролировал свои органы выделения. Монахини, ходившие за больными, пытались заботиться о синем монахе, но по-немецки они не говорили, а он не говорил по-итальянски. В один из дней какая-то монашка принесла ему немецкую Библию. Он был удивлен, как обильна в этой книге жизнь. Но именно поэтому он не хотел ее читать.

Раны его затягивались. Через три недели ему стало казаться, что в этом шуме и в этой вони он уже больше не выдержит. Но разве перед этим несчастным случаем жизнь не казалась ему призрачной, не стала безразлична, разве она не отдалилась от него и он – сам от себя? Теперь она была совсем близко, реальная и действовавшая на чувства, – жизнь инвалида в смрадной клоаке.

И только то ощущение парения, которое у него было до несчастного случая, оправдалось. Ему тогда казалось, что на самом деле он не касается ногами земли, так оно теперь и было: он на самом деле не касался ногами земли.

В конце четвертой недели за ним пришли, причем без предупреждения. В один из дней у его кровати остановились несколько мужчин со складной каталкой, переложили его на каталку и повезли.

– Куда вы меня?

– Мы должны доставить вас в реабилитационную клинику под Берлином.

– Кто вас послал?

– Если уж вы этого не знаете, то нам начальство вообще ничего не говорило. Но если вы не хотите, мы оставим вас здесь. – Санитары остановились. – Так вы хотите или нет?

Они остановились в дверях зала, в котором он пролежал почти четыре недели. Нет, куда бы его ни везли, оставаться здесь он не хотел.

12