Дезертиры с Острова Сокровищ

В сберегающей экономике практика дарения предстает ничтожной величиной, которую можно просто не учитывать в балансе товарно-денежных потоков. Принятые сегодня подарки по своему происхождению суть те же товары: если вдуматься в выражение «массовая закупка рождественских подарков», оно, пожалуй, окажется не менее странным, чем «благочестивый менеджер среднего звена». Потребность дарить перехвачена и фальсифицирована на корню принципами товарообмена, и распознать в ней могучую самостоятельную силу (стихию) отнюдь не просто. А ведь как свидетельствует антропология, потлач, предшествующий сберегающей экономике тип дистрибуции вещей, в свое время безраздельно властвовал над обменами. Архаическое дарение было оформлено и, так сказать, обуздано ритуалом, но оно сохраняло открытость вовнутрь, психологическую достоверность причастности к стихии. Дилемма «быть или иметь», сформулированная Фроммом, не может возникнуть, когда сама жизнь (непосредственный обмен веществами жизни) предстает как иллюминация дарения. Сбереженное, сэкономленное бытие, подтверждаемое накоплением вещей и противостоящее трате, безоглядной предъявленности к проживанию, – это дилемма именно общества потребления, где всепроникающая экономия становится наконец экономией самой жизни. Время не тратится понапрасну на беспечное проживание, а конвертируется в сумму вещей, имеющую определенное денежное выражение.

Сэкономленное, то есть изъятое из авантюр, странствий, из коллективной чувственности, время сбрасывается в лихорадочный шопинг, замещающий все прочие модусы расходования себя, своего основного витального ресурса. Логика накопления-сбережения вытесняет дарение из больших обменов и расфасовывает его по малым автономным кругам: мы видим круг внутрисемейных обменов, ритуальный микропотлач (подарки к Рождеству, к 8 Марта), круг обслуживания юбилеев…

Реформа, утверждающая и санкционирующая противоестественный ход вещей, приживается далеко не сразу: как отмечал историк и антрополог Борис Поршнев, европейское хозяйственное право Средних веков изобилует актами, запрещающими и законодательно ограничивающими дарение. Благо-дарность как принцип заменяется принципом эквивалентного возмещения. Но успешное обуздание дарения, его вытеснение из числа основных движущих сил социального метаболизма вызвано даже не самой по себе «неблагодарной» товарно-денежной эквивалентностью, а тесно связанными с ней психологическими преобразованиями. Стяжателям удалось сформировать настороженное отношение к дару – причем и здесь решающая роль принадлежит протестантской этике. По логике вещей дар, поскольку он персонифицирован, провоцирует благодарность и вообще обязывает; при этом характер обязывания плохо поддается количественным оценкам. Отсюда проистекает стремление уклониться от дара, в частности и для того, чтобы избежать неосвоенного психологического состояния. Уклонение от благодарности столь же типично для подданных диктатуры золотого тельца, как и уклонение от риска. Высвободить могучую стихию дарения из обессиливающей ее связки удалось бланкистам – и это деяние смело можно сравнить с освобождением прикованного Прометея.

Еще одним первоэлементом, выделенным из устойчивой молекулы текстопроизводства, стал самовозрастающий логос – тот самый, о котором говорил Гераклит. Господство собственности, сделавшее сакральным режим выгодных инвестиций, превратило логос во взбесившийся знак, в вирус авторствования, паразитирующий в духовной среде и использующий субъекта для наращивания собственного тела. На протяжении тысячелетий лучшие движения души изымались из полноты жизненного мира и оседали в объективациях – в произведениях, принадлежащих автору на правах собственности. При этом отдельные инвестиционные проекты, признанные произведения, демонстрировали высочайшую степень эффективности, не сравнимую ни с какой другой формой накопления, ведь они обеспечивали автору посмертное иноприсутствие в человеческом мире (представлявшееся одновременно и подлинным и вечным), соблазняя к авторствованию миллионы вдохновленных душ. Так выглядела и выглядит до сих пор диктатура взбесившегося знака, господствующая над всем универсумом духовных устремлений, – нигде кризис перепроизводства не достигал таких фантастических масштабов, как в сфере текстопроизводства. Что уж говорить о проблеме сбыта…

Между тем логос как первоэлемент представляет собой простую, но неустранимую любознательность – в чистом виде это пожизненная сохранность детского любопытства. Именно ее имел в виду Аристотель, начиная свою «Метафизику»: Все люди от природы стремятся к знанию. Извращение этого благородного человеческого устремления есть одно из тяжких преступлений общества, где безраздельно господствует нажива. Сам разум, преобразованный в «творческое эго», предстает как универсальный множитель текстов, он становится инструментом стяжательства, священной санкцией товарной формы продукта.