Дежавю. Антология

Всю ночь проговорили они, не перебивая, а вслушиваясь друг в друга. Он о своей службе в армии, о дедовщине, о драках и издевательствах, о том, как пришлось ему на «воле», после дембеля; о женщине, на которой женился, о неудавшейся семье, о том, из-за чего и как случилась его мужская немощь; о собственной слабости и глупости, о разного рода жизненных недоразумениях, ставших роковыми, вытолкнувших его на улицу, под открытое небо… Она о своем, наполненном работой, сексом и путешествиями заграничном существовании, в котором не было места чувствам…

Сон сморил его мгновенно. А она смотрела на него и насмотреться не могла, и поверить не могла, что судьба вновь столкнула их. И это уж случайностью быть не могло, вправду: «суженого на коне не объедешь». «А меня ж самолет доставил прямиком к тебе», – не размыкая губ, говорила она ему.

Утром увидала его тюбетейку, лежавшую на полу. Поднялась с кровати, подошла, подняла ее и неожиданно для себя уткнулась лицом в родной его запах. Ведь сколько ж лет, перечитывая Бунинскую «Русю», волновалась она, читая концовку рассказа, когда влюбленная девушка говорила: «А я так люблю тебя теперь, что мне ничего милее даже вот этого запаха твоего картуза, запаха твоей головы…» Множество раз перефразировала она последнюю латинскую фразу рассказа, на русском звучавшую: «Возлюбленный мною, как никакой другой возлюблен не будет».

…Ничего не понимавший Вернер только качал головой и говорил, что его чувствительной жене вредно читать русскую литературу.

Виталий АМУРСКИЙ / Париж /

Родился в Москве в 1944 году. Профессиональный журналист и литератор. Живет во Франции с 1973 года, более четверти века проработал в русской редакции Международного французского радио. Автор десяти книг и многочисленных публикаций в периодике, а также журналах и альманахах, как за рубежом, так и в России.

«Не о безумной Северной Корее…»

Не о безумной Северной Корее
И не о том, как Сирия горит, —
О чем-нибудь совсем другом, скорее,
Хотел бы я сейчас поговорить.

Допустим, о парижском листопаде,

О смоге, что над городом навис,
О старике, что просит Христа ради
У приоткрытой двери в Сен-Сюльпис.

О том, как сердцем слившись с гулким храмом,

Там можно без труда забыть про то,
Что есть Москва с ее курбан-байрамом,
А на Донбассе зона АТО…

Но проходя по улицам знакомым,

Где вроде бы привычно все глазам,
Я чувствую, как прочно с веком скован, —
С тем самым, что, увы, непрочен сам.

«Когда дверь в чьей-то хате вышиблена…»

Борису Клименко

Когда дверь в чьей-то хате вышиблена
И шатается в ней сквозняк,
Горек вид занавесок с вышивками,
Что колышутся на гвоздях.

Нет порою в жизни отдушин,

А душа в сплошных синяках, —
Только все это, Боря, одюжим,
Ибо иначе нам никак.

И у киевского Владимира

Нас одарит покоем та, —
Дорогая мне, а тебе – родимая, —
Приднепровская красота.

Памяти Германа Плисецкого

1. Трубная площадь