Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник)

– Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, – сказал он, – я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибиль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это.

Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной, которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца и почему она так стремилась узнать о моих сердечных делах? Эти вопросы особенно занимали меня.

Мы прошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибиль показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.

– Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда его обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом, приводила меня в отчаяние.

– Да, мы долго жили здесь, – задумчиво ответил я. – Кто знает?! Может быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами пробивать себе дорогу!

– Вы говорили, что идете на службу к Императору?

– Да!

– Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда?

– Да, я слышал об этом.

– Но ваша фамилия значится в списке изгнанников из Франции?

– Я никогда не пытался вредить Императору, а теперь я хочу просить его принять меня на службу.

– Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что все сказанное или сделанное им полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами, полными английских денег, и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?

– В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.

– Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!

– Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.

– Судите об отце не по его словам, а по его делам, – сказала она, в знак предостережения поднимая палец кверху, – и, кроме того, если вы не хотите иметь на своей совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!

– Вашу гибель?! – воскликнул я.

– О да! Он не остановится даже перед этим. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце! Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем.

И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибиль блестели такою ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!

– Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, – сказала она.

– С кем же вы могли говорить свободнее, чем с вашим близким родственником по крови и по духу?!

– Все это верно, но никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой восстали во мне, когда отец ввел вас в комнату.

– Да, это не укрылось от меня, – сказал я, – мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и, сознаюсь, я испугался этого.

– Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, – сказала она. – Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня…

– Почему для вас? – удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.

– Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.

– Мое счастье зависит от любимой женщины, – сказал я, – но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?

– Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, – сказала она. – Если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа. И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.

Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство его о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибиль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.

– Вы правы! – воскликнул я.