Дядя Ипат и Чайка

Грохнуло. Впереди словно лес поредел, стало светлее. Это целая шеренга французов легла под картечью. Пехотные офицеры, уже поровнявшиеся с орудиями, закричали:

— Браво! Вали им за пазуху! Спасибо, капитан!

От этих похвал и благодарностей орудийная прислуга раскуражилась. Тришатный приговаривал:

— Не торопись, ребята! Спокойней!

Французы заметно подавались назад, припадая за плетнями. Зато артиллерия их опять заголосила. Кошачьего мяуканья ружейных пуль не стало слышно. У первого орудия расщепило ось и лафетную доску. У третьего вышибло косяк из колеса. Ахнул и плавно опустился наземь номерной человек…

Французская атака то вздрагивала и, внезапно вскипев, волнуясь и бурля, откатывалась назад, то опять наваливались прибоем синих волн. Штыковые сшибки завязывались и развязывались по всей линии боя. Гранаты уже не визжали протяжно и где-то наверху; они вжикали где попало, лопались с перекатным треском и рассыпались тут же букетами светлых звезд. Осколки их шуршали под ногами. Куда ни глянь, таяли люди. Некоторых разносило в клочья. То одно, то другое орудие валилось на сторону. Два единорога и три пушки уже беспомощно и жалко лежали на сломанных станках.

— Замена! Замена!

Замена являлась. И откуда-то на галопе подскакивали новые зарядные ящики. Капитан Тришатный вертелся среди дыма и огней, грохота и рева канонады. Он то припадал к пушкам, чтобы уследить, где рвутся снаряды, то поправлял наводку…

V

Коростоеву казалось, что он в чаду и что чад этот все сгущается. Уже ничто не могло заглушить звона в ушах и столкнуть с сердца свинцовую тяжесть. Хотелось только, чтобы время шло скорей. Скорей! Коростоев работал и лихорадочно ждал чего-то — чего, он и сам хорошенько не знал. И вдруг увидел: четыре солдата пронесли мимо него капитана Тришатного.

— Эй, Данилыч! Командуй! Нивесть что делать!

Коростоев обернулся. Кто крикнул? Все равно. Левый расчет действительно был без командира. Рычков куда-то пропал. Все делалось само собой.

— Данилыч, командуй!

VI

Перед Коростоевым стоял Рычков в прожженной шинели с оторванным воротником. По всей видимости, он только что выбрался из порядочной свалки и, радостно подпрыгивая на длинных сухих ногах, все крепче ухватывал за рукав окровавленного французского лейтенанта. Какой-то пехотный солдат вязал пленнику руки за спиной.

— Капитан убит! — крикнул ему Коростоев. — А вы, сударь, что ж?

Но разжалованный взметнул перед носом канонира бумажный сверток.

— Видел? В контратаку с пехотой ходил… Важного «языка» привел… с бумагами. Счастье, брат, за волосы поймал!

Пленный француз, пехотный солдат и Рычков исчезли еще внезапнее, чем появились. «В штаб помчал, эполеты цеплять!» сообразил Коростоев и услышал за спиной:

— Данилыч, командуй!

VII

Наконец наступила такая минута, когда все лежало кругом старого канонира. Орудийные номера были перебиты до последнего. Один Коростоев попрежнему стоял у своего орудия, наводил его и, держась правой рукой за подъемный винт, командовал:

— Влево! Вправо! Еще влево — на чуть! Второе, пали!

Уже теперь никто не принимал этой его команды, кроме него самого. Но второе орудие исправно рявкало. Шипя и гудя, неслась вперед выплюнутая им картечь. Горячий пороховой дым взмывал кверху белым облаком. От каждого нового выстрела прибывало в Данилыче силы и уверенности в своих действиях. Он был один и ни от кого ничего больше не ждал.

То, что делал сейчас Коростоев, он делал и раньше бесчисленное количество раз: подавал картуз, закладывал в дуло, наводил пушку, притыкал заряд… Но раньше он всегда делал эти движения таким образом, что они перемежались с офицерскими командами. Офицерские команды были естественной неизбежной частью канонирской работы у орудия. Они входили в эту работу со стороны и потому облегчали ее. Без них нарушалась последовательная четкость движений канонира, и от этого работа его становилась сбивчивее и труднее. Когда Коростоев в первый раз громко приказал самому себе: «Второе, наводи!», он сделал это просто потому, что без команды было непривычно и неудобно наводить. Но после встречи с Рычковым возникло еще и другое. «Ага! Побежал эполеты цеплять… Ну, а мне этого не надо! — мелькало в голове Коростоева. — У меня душа — голик. Сам я… сам… До конца сумею!»

Он командовал за офицера, чувствовал себя офицером и на самом деле был им.

VIII

Французская кавалерия шла малой рысью прямо к Присменице. Коростоев видел, как высоко вскидывались в передних шеренгах стройные, тонкие ноги вороных коней, как сверкали длинные палаши и огромные ботфорты усатых всадников. Все ближе и ближе горели под солнцем латы и каски с конскими хвостами.

Но у Коростоева не было больше зарядов. Канонир оглянулся. Со стороны Присменицы тоже двигалось что-то громадное, катилось тяжелой, но быстрой лавиной, с такой неуемной силой топча землю, что она стонала.

«Родимые, родимые идут! — догадался Коростоев. — Только бы теперь до конца суметь!»

Он бросил банник, вынул саблю и стал около своего орудия.

IX