Дядя Ник и варьете

— Знаю. Но все-таки хотел еще раз увериться. — Он помолчал. — Я получил от Питтера телеграмму, что новый карлик, Филипп Тьюби, будет здесь завтра. Поезд приходит в четыре, и я хочу, чтобы ты его встретил.

— А куда его отвезти? Ведь если искать берлогу, то ничего…

— Знаю, знаю, малыш. — Он говорил по-прежнему тихо, но голос стал резким, и глаза сердито вспыхнули. — Нечего объяснять мне, что город переполнен. Твое дело слушать. Я договорился с одной старой знакомой. Она найдет для него угол. Вот ее имя и адрес.

Он протянул мне клочок бумаги.

— Хорошо, я доставляю его по этому адресу, — ответил я с раздражением. — А дальше что?

И тут дядя Ник снова удивил меня. Вместо того чтобы еще больше распалиться и сверкать очами, он вдруг задумался и пробормотал:

— Правильный вопрос. Что же дальше? Ему надо несколько раз посмотреть наш номер. Но я не хочу пускать его за кулисы. Сначала надо кое-что подготовить. Послушай, объясни ему, где мы остановились, и скажи, чтобы он пришел ко мне в половине двенадцатого, в среду утром, разумеется. И еще одно, пока я не забыл. Сам ты изволь убраться из дому в одиннадцать. Пригласи, что ли, погулять одну из девиц. Словом, чтобы и духу твоего там не было. А если пожелаешь пройтись с твоим другом инспектором Краббом, то по мне лучшего и придумать нельзя. Ну, Ричард, теперь ты знаешь, что надо делать. Кажется, уже наш выход?

— Да, я иду. И знаю, что надо делать. — Но я не двигался с места, хотя он уже повернулся к зеркалу, чтобы поправить грим. — Еще одно слово, дядя. К чему все это?

— Это мое дело. Может быть, мне просто нужен еще один карлик, вот и все. Не зазнавайся, малыш. Скоро ты начнешь учить меня, как делать номер. А теперь вытряхивайся.

В тот вечер я был рад, когда к ужину в комнату весело вбежали Пегги и Мэйзи, которые обычно кончали позже нас. Когда мне бывало грустно, я имел привычку замыкаться в долгом угрюмом молчании — привычка дурная, от которой я до сих пор стараюсь избавиться. И когда так случалось, дядя Ник был последним из тех, кто добрым словом попытался бы вывести меня из этого состояния. Оба мы нуждались в женском щебетанье, а девушки, наконец освободившиеся после долгого рабочего дня, одинаково охотно готовы были и поесть, и поболтать.

— Опять ветчина, — сказала Пегги. — Нигде не едят столько ветчины, как в этом городе. Может, это от нее они так отупели. У нас сегодня была такая глупая публика, как никогда. Вот уж темнота! Бедняга Сид Бакстер — это наш комик, и, право, очень остроумный — опустился до бульварных шуток, болтал о постояльцах, волокитах, пьяницах и отпускал клозетные остроты. А для него это смерть.

— Пегги, я тебе рассказывала? — воскликнула Мэйзи. — Когда он пришел за кулисы после скетча, он все кашлял и кашлял, и на платке у него была кровь. Лорна, его жена, — пояснила она, — наша певица… страшно забеспокоилась и плакала в своей уборной.

— Скверная штука — жизнь, — объявила Пегги. — Не вижу в ней ничего хорошего. Теперь я ее узнала, и мне она совсем не правится. Она с вызовом посмотрела на нас.

— Принеси стаканы, Ричард, — сказал дядя Ник. — Может быть, молодые леди выпьют со мной шампанского.

— Большое спасибо, мистер Оллантон, — сказала Мэйзи, — от стаканчика не откажусь.

— Я тоже, — сказала Пегги. Спасибо. Ну так как, мистер Оллантон? Ваш номер — лучший, ангажирован на сто лет вперед… денег куча, — жизнь, наверно, кажется вам замечательной?

— Вовсе нет. — Дядя Ник нахмурился и некоторое время сидел молча. — У меня нет такого отвращения к жизни, как у вас. Вы, видно, чувствуете себя точно рыба, вынутая из воды. А я не таков. Я на своем месте, там, где хочу быть, и делаю то, что хочу делать. И при всем том не нахожу в жизни ничего замечательного. Большую часть времени живешь, как бы это сказать, точно в клетке со львом. Сегодня ты заставляешь его прыгать сквозь крут и даже ездишь на нем верхом, но стоит потерять бдительность, один ложный шаг, — и вот он уже загнал тебя в угол и отгрыз руку.

— Когда же у вас бывает легко на душе? — спросила Мэйзи.

— Никогда.

Я знал, что он говорит правду. И тут же подумал, как это странно, что он — великий маг и волшебник на сцене, — в силу особенностей своей натуры совсем не замечает магии жизни, не умеет ей радоваться, не видит очарования любви, красоты — тут он глух и слеп. И кто знает, может быть, именно чтобы возместить эту потерю, он и вознес так высоко замок своей гордыни.

Пегги снова подала голос.

— Я скажу все, как есть, и черт с ним, с девичьим стыдом. Я — не подарок, но зато умею часами колотить по клавишам, вести счета, готовить, шить, если надо — скрести пол, и меня не смутит, если придется раздеться…

— Милочка, что ты говоришь! — воскликнула Мэйзи.

— Заткнись и слушай. Такова я, и все тут. И еще я знаю, что, если мне сделает предложение человек порядочный, трезвый, добрый, способный с гарантией заработать четыреста фунтов в год, я его не упущу. Как насчет этого, мистер Оллантон?

— Мне очень жаль, мисс Кэнфорд. Начнем с того, что я женат…

— Мы можем жить во грехе…

— И кроме того, вы мне не подходите. Вы чересчур умны.