Дядя Ник и варьете

Я не ошибся, и когда Джули, пошатываясь, ушла в ванную, я раздел бедного Томми, который страшно перепугал меня, так как начал задыхаться и дико ворочать глазами. Затем я натянул на него пижаму и уложил в постель.

— Спасибо, Дик. — Джули неслышно вернулась и говорила вполголоса. — Но он не может спать на этом боку. Придется его перевернуть.

Это было уже нетрудно — Томми совсем сомлел и начал храпеть.

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо, Джули.

— А мне это необходимо, несмотря на дурной пример. — Она выпила немного виски. — Почему вы так смотрите?

— Я думаю о Томми, — прошептал я. Мы говорили шепотом, хотя в этом не было нужды. — Какой он был на вечере. Заставил меня почувствовать себя таким счастливым. И вот теперь — нате вам…

— Именно… Именно, мистер Хернкасл. Мне это знакомо и хватает по горло.

Я шагнул к ней и взял ее за плечи.

— Мне очень жаль вас, Джули.

Она рывком освободилась:

— Разве я просила о жалости? Что вы вообще знаете? Вы еще мальчик и не смейте терзать меня. Я ненавижу его. А теперь вам лучше уйти.

— Я ухожу. Доброй ночи, мисс Блейн.

Я тотчас же вышел, осторожно закрыл за собой дверь и быстро, но тихо пошел по коридору — настолько тихо, что даже слышал, как сзади отворилась дверь, но я не оглянулся. На следующий день, в пятницу, дядя Ник не спрашивал меня, что произошло на вечере, а когда Сисси попыталась об этом заговорить, он оборвал ее. Ни в тот день, ни в субботу я не видел Джули. Может быть, она нарочно избегала меня, как, впрочем, и я — ее. Так же, как и Нэнси. В течение этой недели, в Абердине, мы все сторонились друг друга и пребывали в угрюмом молчании — все, кроме Рикарло, которого я встретил в субботу с улыбающейся миссис Грегори; проходя мимо, он мне подмигнул весело и злорадно.

8

Неделя в Глазго началась неудачно. По дороге я надеялся из окна поезда увидеть наконец красивые горные пейзажи Хайлэнда, но стена дождя скрыла их от меня. Вагон опять был с коридором, но на этот раз ни Рикарло, ни Нэнси не было с нами, так что, если не считать Кольмаров и Баррарда, мне пришлось выбирать между Хейесами, а они кроме скачек ничего знать не хотели, — и Барни, который раздражал меня вечной своей суетливостью и нелепыми выходками. Баррард снова держал речь перед Нони и Барни, и я видел, как эти двое подталкивали друг друга локтями и еле удерживались, чтобы не фыркать ему прямо в лицо. Тут уж мне не удалось прошмыгнуть незамеченным: Баррард выскочил в коридор, схватил меня за руку, чуть ли не силой втащил в купе и грубо приказал Нони и Барни оставить нас наедине.

— Попробуй втолковать что-нибудь уроду и иноземной сучке, — сказал он. — Ни капли мозгу. Вот ты — совсем другое дело, друг. Ты, конечно, молод, легкомысленен, беззаботен, — ничего вокруг не видишь и не слышишь, — но не полный же ты болван. Ты понял, о чем я говорю, друг?

— М-м… не совсем, мистер Баррард…

— Не Баррард, а Гарри… сколько раз тебе повторять. Слушай, старина, и шевели мозгами. Что будет в Глазго? Сколько их там? Ну-ка, угадай. Трое? Четверо? Нет, ошибаешься, старина. Я думаю, от шести до восьми. А может, и все десять. И знаешь, для чего они там, ведь я уже говорил тебе, не последний же ты дурак… Им по телеграфу передали совершенно категорически: «Освистать Баррарда». И рано или поздно это сработает: я же один, а их целая организация. Но я не сдамся, слышишь, старина, Гарри Баррард не сдастся и не позволит топтать себя — меня не запугать, черт их возьми! О сэре Алеке я уже слышал, ясное дело, у меня же есть уши; я знавал его лет двадцать назад, а теперь он и близко не подошел. А почему? — Он в страхе глянул на дверь. — Потому что этот проклятый сэр получил приказ. Не предложение, а прямой приказ. И должен подчиняться, как и все остальные.

Баррард еще долго нес подобную ахинею, я уж и слушать перестал, как вдруг он встал и подошел к лежащему на сиденье чемодану. Тут я снова навострил уши.

— И если я поймаю хоть одного, он у меня получит. Вот! — Он открыл чемодан, и поверх аккуратно уложенных сорочек, носков и галстуков я увидел револьвер. — Он, разумеется, заряжен. И я умею им пользоваться, старина.

Следующие десять минут я безуспешно пытался убедить его выбросить оружие; сперва он смеялся, а потом вышел из себя и велел мне убираться вон.