Дядя Ник и варьете

Мы растянулись возле огня в сверкающем изнеможении, выпили виски и немного покурили. Джули пыталась мне что-то рассказать, и в то же время говорить ей не хотелось, поэтому она произносила какие-то обрывки фраз, которые я должен был составлять вместе, хоть у меня и не было настроения заниматься исследованием ее интимной жизни. Но я понял, что человек, с которым она жила, был удивительным любовником, а теперь, с Томми, она месяцами лишена настоящего удовлетворения. Потом она сказала, чтобы я не шевелился, и неслышно вышла из комнаты. Вскоре она вернулась с полотенцем и губкой и очень осторожно и нежно, словно я был какой-то драгоценностью, обтерла мое лицо и тело; потом начались медленные прикосновения, поглаживания; и по ступеням невыразимого блаженства она повела меня в другой незнакомый мир, в восточный сад наслаждений. И потом на постели мы снова любили друг друга, на этот раз медленнее и, что касается меня, в общем более сознательно: я уже не был потрясен и испуган, я не уступал ей, и мы достигли вершины одновременно. Но даже тогда это было удивительно безлично, анонимно — не Ричард Хернкасл любил Джули Блейн, а просто мужчина обладал женщиной.

Ей давно уже было пора идти. Обнаружив это, она встревожилась. Она собиралась возвратиться в гостиницу одна, но я не мог этого допустить и, пока она одевалась в ванной, тоже быстро оделся и был готов задолго до нее. На обратном пути в Поултри она держала меня за руку, иногда прижимаясь ко мне, но почти ничего не говорила и все повторяла: «Правда, милый, это было чудесно?» Я инстинктивно чувствовал, что нам надо было бы жадно расспрашивать друг друга, говорить много, горячо и ненасытно, но этого не было: мы едва обменялись двумя словами, и я понимал, что это нехорошо. Мы остановились, не доходя до входа в гостиницу, быстро поцеловались и разошлись.

Бентвуды еще хохотали где-то до упаду, и я поднялся наверх в свою комнату, теперь слишком теплую и душную, полную запахов не только виски и табака, но еще и любви, и это был какой-то рыбный запах, словно мы только затем с таким пылом упали в объятия друг друга, чтобы возвратиться в океан, откуда некогда вышли наши далекие предки. Я отдернул занавески, распахнул окна и двери, и скоро в комнате стало совсем холодно от морозного ночного воздуха. Потом я закурил трубку, осторожно любовно разложил акварельные краски и кисти, которые мой удивительный дядя Ник так тщательно выбрал для меня, и с восхищением принялся их разглядывать. Может быть, из-за того, что последний раз я держал кисть в руках в обществе Нэнси, а может быть, по каким-то другим, более таинственным причинам, она вдруг возникла в моем сознании, хотя я старался изгнать ее образ и даже не помнил ясно, как она выглядит, зато ясным было мое представление о ней как о человеке. Тут я внезапно почувствовал, что проголодался, сошел вниз, прихватив остаток виски, и стал искать какую-нибудь еду; в конце концов я съел сандвич с языком и три куска сладкого пирога. Лег я рано, немного почитал, потом выключил свет и уже почти засыпал, когда мимо моей двери с обычным хохотом прошли Бентвуды.

Наутро, когда мы с Альфредом Бентвудом вымыли и убрали посуду после завтрака, я оставил его проверять запасы спиртного и бокалы (вечером они ждали гостей) и поднялся в свою комнату, где застал Роз, уже кончавшую стелить постель. Она весело взглянула на меня.

— Я не хотела говорить при Альфреде, — сказала она, — но, по-моему, ты вчера хорошо повеселился, а? Я хочу сказать, ты совсем не прочь был остаться в доме за хозяина?

— Ну… как вам сказать… пожалуй… — неопределенно ответил я, делая вид, что не замечаю ее взгляда.

— Еще бы, гадкий мальчишка! Ты думаешь, я не догадываюсь, чем ты тут занимался? В таких делах я настоящий Шерлок Холмс.

Уворачиваясь от ее наступления, я сказал:

— Да, миссис Бентвуд… Роз… я взял у вас немного виски. Вы простите… я вам верну…

— Не надо, что ты! У тебя была уважительная причина. — Роз покатилась со смеху. Я тоже смеялся вместе с ней, и вдруг, словно в кошмаре, она почудилась мне чудовищным и непристойным символом — заплывшей жиром ненасытной самкой. И к тому же еще, чтобы показать, что ни капельки не сердится, она влажно чмокнула меня в щеку.

6

До сих пор я описывал события неторопливо и пунктуально. Неделю за неделей. И хотя в дневниках того времени даты и места я указывал совершенно точно, все последующее припоминается мне словно кинофильм, лента которого сорвалась с катушки, и он идет скачками, прерывистый и невнятный.