Дядя самых честных правил 2

— Ага, обычное, — она рассмеялась, — дворяне в твоём возрасте о балах думают, о гулянках, о картах да где денег занять под карточные долги. За ум годам к сорока берутся, и то не все. А уж при дворе думать положено о делах сердечных, да об интригах, как кого подвинуть. Кстати, попадёшь туда, не говори о торговле, засмеют и мещанином посчитают.

— Я и не собирался ко двору, Марья Алексевна, не моё это.

— Э, Костя, от твоего желания ничего не зависит. Захочет матушка-императрица себе новую игрушку, некроманта тёмного — будешь обязан мрачным видом фрейлин да придворных пугать.

Я поперхнулся чаем.

— Не слишком радужная перспектива.

Марья Алексевна развела руками.

— А что делать, Костя, что делать. В этом мире от нашего желания мало что зависит.

Мы немного помолчали, каждый раздумывая о своём, и Марья Алексевна сменила тему.

— Спасибо, что попросил Настасью переслать мне письма. Если бы не ты, мы бы с ней никогда не помирились. А теперь хоть поговорить есть с кем, повспоминать старые времена.

— Марья Алексевна, простите за бестактный вопрос, из-за чего вы с ней поссорились?

Княгиня грустно улыбнулась.

— Из-за дяди твоего и поругались. Он, знаешь, какой был? Ух! Красавец, обходительный, галантный, щёголь, каких мало. Как взглянет, как ус покрутит, аж коленки слабеют. Не он за девицами бегал, а они за ним. Хоть фрейлины, хоть девки дворовые.

Взгляд княгини затуманился, будто она вспоминала что-то.

— Это сейчас я старая, на Бабу-Ягу похожа, а в молодости была хороша, очень хороша. Да и дядя твой мне знаки внимания оказывал. Одно плохо — он с собой в Петербург привёз Настасью, чтобы дом держала. Так она тоже красоткой была и в спальню к Василию Фёдоровичу бегала. А мне, уж извини, он целиком нужен был. Вот и не поделили мы его.

Она вздохнула.

— Ладно, дело прошлое, уже быльём заросло.

Марья Алексевна хлебнула чай, скривилась, отставила чашку и вытащила фляжку. Отвинтила крышку, понюхала и довольно зажмурилась.

— Желаешь? — предложила она мне.

— Нет, благодарю.

— Как знаешь. А мне не помешает крохотный глоточек, может, хоть к утру подремлю.

На некоторое время повисла пауза. Глоточек у княгини оказался такой, что впору императорским гвардейцам завидовать. А уж они в этом деле толк знают.

Закусывать Марья Алексевна не стала — достала надушенный кружевной платок, прижала на секунду к носу и шумно вдохнула.

— Когда попадёшь ко двору… — сказала она чуть хриплым голосом.

— Марья Алексевна, я не собираюсь ехать в Петербург. Мне в моём поместье хорошо.

— Не перебивай. Поедешь, никуда не денешься. Твой Талант многих в столице интересует, очень многих. Дядю твоего помнят, уж поверь мне, и тебя постараются к делу пристроить.

Она усмехнулась.

— Мне иногда кажется, что Василий Фёдорович специально себе ссылку устроил, чтобы от него отстали. Так что доверься моему опыту, ещё годик погуляешь, порадуешься вольной жизни, а там и вспомнят о тебе. И не делай такое лицо — не казнить будут, а наоборот, услуг твоих требовать.

Княгиня пожевала губами, будто обдумывая речь, и продолжила:

— Я не знаю ваших секретов некромантских и знать не хочу, но если Василий Фёдорович наставления давал — исполни всё в точности. Он пустых поучений не любил, так что говорил с умыслом. Понял?

— Ага.

— Дальше слушай. Ежели тебя императрица видеть захочет, а она захочет, не сомневайся. Любопытная она, как кошка, сколько не говорила ей. Так вот, попадёшь к ней, она ругать тебя будет.

— За что?

— Был бы человек, а за что найдётся. Так ты внимания не обращай, держись смело, прямо на неё смотри, с честью и достоинством. Говори, будто гвардеец: громко, без всяких там. Любит она такое, особенно когда “матушкой-императрицей” называют. Не виляй, не мямли, только раздражишь её этим.

— Понял, сделаю.

— И ещё, — княгиня подалась вперёд, — говори, что дядя бумаги свои сжёг до твоего приезда. Мол, ни векселей, ни архива не осталось, даже с должников не смог денег получить. А если про меня разговор зайдёт, назови старой дурой. Скажи, что я из ума выжила, любовника молодого из крепостных завела. Даже лучше трёх, да. Ещё скажи, что память у меня отшибло, не узнаю никого.

— Марья Алексевна, да что же это я про вас гадости говорить буду?!

— Уж сделай милость, скажи. Не хочу я, чтобы она обо мне даже думала. А то или из ссылки вернёт, или, наоборот, велит в Сибирь ехать.

Она замолчала, немного посидела в тишине и дёрнула специальный шнур на стене, требуя кучера остановиться.

— Иди, Костя, устала я. Что-то глаза слипаться стали, может, посплю чуток.

Я кивнул, встал и поклонился.

— Доброй ночи, Марья Алексевна.

Уже выйдя из её кареты, я обернулся.

— Если надо, всё сделаю, как просили.

— Спасибо, Костя.

Она закрыла дверь, и я пошёл в свой экипаж.

* * *

Утром третьего дня наш “поезд” добрался до Москвы. Кучер княгини дорогу знал и правил без раздумья — улочки, переулки, неожиданные повороты. Пожалуй, я бы не рискнул самостоятельно искать дорогу обратно.