Дядюшка-флейтист

Работницы подняли головы, множество глаз устремилось на новую мастерицу, и в большинстве — недружелюбно:

— Какая барышня-сударушка, белоручка, — сказал кто-то вполголоса.

Наташа услышала эти слова.

— С нами не шутите!.. Мы приютские, образованные, — ответил другой голос.

— Они, эти приютские, только по званию образованные… А подола, поди, подшить не умеют. Такие уж выскочки, — насмешливо заметила крайняя девушка с впалой грудью и больными глазами.

Наташа прошла за хозяйкой в темную проходную комнату, сплошь заставленную кроватями, корзинками, какой-то ненужной мебелью и разным хламом.

— Вот здесь, в углу, вы будете спать. Вон на той кровати. Девочки спят на полу. Там и поставьте свою корзинку и узел положите. После разберетесь.

У Наташи сжалось сердце. Она вспомнила чистенькую приютскую спальню, отдельный шкафчик у кровати, высокие комнаты… «Ну что ж делать, надо привыкать ко всему, — подумала она. — Лишь бы хозяйка да товарки были хорошие. А так ведь везде жить можно».

— Раздевайтесь. Идите скорее помогать. К Троице у нас так много работы, что дохнуть некогда, — приказала хозяйка.

Наташа быстро разделась и вышла в мастерскую.

— Вот мастерица. А вы ей будете помощница, — указала хозяйка на полную низенькую особу. Она была кокетливо одета в зеленое платье с черным передником; на голове — очень высокая прическа. Через плечо у нее висел сантиметр, а в лиф было воткнуто множество булавок и иголок.

Мастерица дала новой помощнице розовый кисейный лиф и велела пришивать к нему оборочки. Наташа села на указанное ей место около двери, взяла работу и склонилась над ней…

Она стала настоящей портнихой, помощницей мастерицы. С этой минуты такова ее доля — на всю жизнь… С утра до ночи склоняясь над работой, проведет она свою молодость…

Мастерица посмотрела на работу Наташи и насмешливо проговорила:

— Как же это вы оборку-то пришиваете? Разве можно в запошивку? Это ведь не деревенский холст!

— Как же мне пришивать? Покажите.

— Вы ведь ученая… Приютская… С «диплоном»… Где уж нам вас учить, — язвительно ответила мастерица.

Девушки захихикали… Наташа поняла, что попала к врагам.

Прошла неделя. Наташа вошла в жизнь мастерской, все узнала, все поняла и затосковала: «Какая ужасная жизнь! Ни правды, ни света, ни радости!..» Неужели она навсегда обречена тянуть эту лямку?

Главная мастерица жила на своей квартире, две помощницы и четырнадцать девочек-учениц жили у хозяйки. Все вставали в семь утра, в восемь садились за работу и целые дни шили и шили, не разгибая спины. Они должны были работать до восьми часов, но если была спешная работа, то сидели и до одиннадцати, и до двенадцати. Иногда работали и по воскресеньям.

Главная мастерица, Анна Ивановна, была женщина сердитая, беспощадная и к тому же крикунья. Необразованные женщины, поставленные в начальники, почти всегда тиранят и мучают подчиненных.

Наташу мастерица язвила на каждом шагу. Все, что она ни делала, было не так, все было дурно. Она вечно насмехалась над «ученой портнихой», над приютом, над «диплоном», как она выражалась.

Скромной, неиспорченной девушке со школьной скамьи было невыносимо в этой обстановке. Наташе особенно жалко было девочек. Они, как и мастерицы, должны были, не разгибая спины, работать с восьми часов утра до восьми вечера. Но обыкновенно, когда было много работы, они сидели до одиннадцати-двенадцати. А после еще убирали мастерскую. От хозяйки, от мастериц они получали толчки, щипки; их драли за уши, за волосы; все это они должны были терпеливо переносить. Наташа с жалостью и состраданием поглядывала на двух девочек, Лену и Надю. Они были такие худенькие, бледные. У Лены не было родителей, а у Нади мать жила где-то далеко, в деревне, и заступиться за девочек было некому. Лена, стриженая, с большими глазами, была совсем глупенькая и не способная к шитью: что ей ни дай, все сделает не так… Ей попадало постоянно. Наташа особенно жалела Лену: она напоминала ей собственное детство, поступление в приют, ее сиротскую долю… Другая девочка, Надя, работала бы недурно, да была ужасная копуша и все делала очень медленно.

Наташа сначала пробовала их учить, показывала, помогала втихомолку. Но мастерица увидала и закричала на нее:

— Что вы нянчитесь с этими тупицами! Это не ваше дело! Вы своей-то работы делать не умеете!

Хозяйка тоже рассердилась и резко сказала:

— Пожалуйста, Наталья, вы у меня не смейте миндальничать с девчонками! Нечего их баловать! Они зазнаются и избалуются…

Бедные девочки сразу полюбили новую мастерицу, льнули к Наташе, старались ей во всем услужить. И постель стлали, и сапоги чистили, и подавали — то одно, то другое. А она могла приласкать и ободрить их только украдкой… Но и это было для них просветом в их тяжелой жизни.

Хозяйка была просто какое-то беспощадное чудовище… Она плохо кормила мастериц и девочек. Она жила только для наживы, для барышей, которые тратила на своих беспутных сынков, тянувших из нее, как говорится, последние соки. Свои неудачи она вымещала на других. Наташу она невзлюбила сразу, называла ее «барышней», «белоручкой», постоянно попрекала «панционом».