Дядюшка Шорох и шуршавы

И тут Лёня услышал: в маминой комнате, на всю притихшую квартиру, тикают ходики:

Тик-так!
Тик-так!
Ночь пришла, и всё не так.
Всё не так!
Всё не так!
Да проснись же ты, чудак!

А в комнате опять произошли перемены. По стенам на лёгких конях, гарцуя, проскакали синие всадники.

«Ой! — вспомнил Лёня. — А мамин перстень? Наверное, он закатился под стол. В темноте не найдёшь, только Женьку разбудишь. Вон он как посапывает, глупый меньшой братишка. Свет зажечь? Спугнёшь синих всадников. Но мама так и ахнет, когда узнает, что уронили перстень и даже искать не стали».

Лёня откинул одеяло, и…

Дзинь!..

Тонкий хрустальный звон прокатился по комнате. Видно, муха ударилась о хрустальную рюмку. Но тотчас прозвенело на люстре, на полу, на окне.

Лёня посмотрел на окно: торжественной поступью выезжали на стену чёрные всадники в развевающихся чёрных плащах.

Лёня зажмурился и потихоньку стал натягивать одеяло на голову.

Шу-шу-шур!.. — совсем ясно прошелестело за радиатором.

Лёня затаил дыхание. Шорохи не унимались.

— Ох! Ух! Фу-у!

«Но разве я не старший брат?» — спросил себя Лёня и отважно открыл глаза.

Из-за радиатора, из трещины в стене протискивался в комнату странный, очень несовременный и совсем какой-то не такой человек. В одной руке у него был деревянный ящик с инструментом, в другой — раздвижная лестница. Мастер!

Мастер выбрался на свободу, прислонил лестницу к стене, подошёл к стулу, который был у Женьки ледоколом, и принялся за работу. Что-то подстрогал, подбил молотком. От всей этой работы шума было, как от жука-точильщика: дерево чуть-чуть потрескивало. Мастер починил стул и перешёл к серванту. У серванта отодралась полоска полированной фанеры: играли в хоккей, и Лёня задел сервант клюшкой.

Мастер приклеил фанеру, взял лестницу, поставил её возле окна. «А! — вспомнил Лёня. — Ведь Женька чуть было не сорвал шторы».

Мастер продел петли в кольца, а потом раздвинул шторы. Белые стены стали серебряными.

«Луна взошла», — догадался Лёня.

И тут опять раздались шорохи за радиатором. Что-то зашелестело, задвигалось, зашушукало. Из трещины в стене вышли четыре девочки, они принялись кружиться посреди комнаты на лужице лунного света.

Тайны тёмные, прочь!
Пройден круг.
Светел путь.
Праздник Полной луны —
Невозможно заснуть.

То ли эту песню Лёня сам придумал, то ли услышал? Девочки кружились, взмахивали руками, а в руках у них были ленты. Ленты на лету сплетались, и в комнате шелестело и шуршало.

Одна из девочек подпрыгнула, накинула ленту на что-то невидимое.

— Поймала! Поймала! — закричала она и стала раскачиваться, будто на качелях.

Серебряное пятно металось по стенам, и Лёня догадался: девочка раскачивается на лунном луче.

— Ах! — вскрикивала она от восторга. — Лечу! Лечу! Ах!

Она проносилась так низко над постелью, что Лёня зажмурил глаза: как бы она не увидала, что он не спит.

Человек! Человек!
Улыбнись, человек! —

пела девочка.

Мы не сон, мы не явь,
Мы уйдём на заре.

За окном что-то метнулось. Лёня почувствовал тень, словно бы над лицом провели рукой.

— Ай! — вскрикнула девочка.

«Она упала! Луч оборвался», — подумал Лёня.

В комнате зашелестело, торопливо, беспорядочно, словно убегали.

Женя, грохоча пружинами, сел на кровати.

— Лёнь, ты спишь?

Старший брат затаился и не ответил.

— Луна! — сказал Женя, сладко почмокал, натянул одеяло на плечи, ткнулся головой в подушку и заснул.

3

Лёня тихонько приподнялся. Луна была высокая, крыша сарая за окном сияла, словно вставшее на дыбы озеро. Сияло, затуманившись сверху от ночного холода, стекло. В комнате каждый предмет всяк по-своему, но светился, играл.

Лёня поглядел на свои руки. Они были теперь точно из серебра. И одеяло, любимое, давнишнее, показалось ему лесной поляной, на которой росли диковинные травы. Между этих трав сверкал голубой ручеёк. Лёня потрогал его: это была лента, невесомая и тоненькая.

«Её потеряла девочка с качелей! — догадался Лёня. — Неужели проснусь завтра — и ничего не будет?»

Он зажал ленту в кулаке, кулак положил под голову и крепко закрыл глаза, чтобы скорее наступило утро, а то ведь и ленту проспишь.

«Отчего луч оборвался? — подумал он, засыпая. — Может, облако прошло или пролетела птица?»

И вскочил: «А перстень?»

Выбрался из постели, встал на пол босыми ногами и замер: не потревожил ли он покой музейного кресла, зеркала, стульев, вещей?..

Зеркало сияло само для себя, старикашка-придворный дремал, поджав ноги… Лёня бесшумно опустился на колени и полез под стол. Перстня под столом не было. И под радиатором не было. И под сервантом. От луны в комнате светло, да и перстень — не иголка, золотой ведь, блестящий.

«Женьку, что ли, разбудить? Пусть тоже ищет».

— Человек! — услышал он тоненький плачущий голос. — Человек, отдай мою ленту!