Дядька (СИ)

Кое-что Митрась, конечно, знал об этом уже и сейчас — слыхал от дружков-проказников, которые, хоть и не показывали ничего вживе, однако ж болтали охотно. Главным в этой науке было то, чтобы как следует проучить обидчика, возможно, даже серьезно изувечить, но при этом ни в коем случае не убить. Последнее, впрочем, исходило отнюдь не из жалости или милодушия; ни о какой жалости к лиходею даже речи быть не могло. Чего стоил, к примеру, жуткий захват, которым издревле защищались от сабли, а позднее — от нагайки; этим захватом рука просто выламывалась из плечевого сустава, после чего вражина надолго оставался калекой, если не на всю жизнь.

Нет, соль здесь была в другом. Дело в том, что корень этой тайной науки крылся в тех суровых годах, когда селянин перед любым шляхтичем был беззащитен и, хуже того — бесправен. Шляхтич мог невозбранно убить селянина, обесчестить его жену или дочку, угнать или порезать скот, в то время как селянину за убийство шляхтича полагалась самая жестокая казнь. Более того, селянам даже оружие запрещалось держать в домах. Да что там оружие: сапоги на железных подковах — и те были под суровым запретом. Пожалуй, что и топоры с вилами поотнимал бы у них шляхетский закон, кабы те в работе не нужны были. Вот и сыскали длымчане себе лазейку: убить, мол, не убьем, да и в обиду себя не дадим! А судов длымчане не боялись. Да и то сказать: какой шляхтич, с его-то безмерным гонором, судиться станет, что его, орла и героя, какой-то мужик сиволапый голыми руками заломал! Его в любом суде на смех поднимут, а доблестные предки со сраму в своих гробах перевернутся!

А впрочем, наука тайного боя никого не обязывала защищаться непременно голыми руками; можно было драться и палкой, и камнем, и даже метнуть горсть песку в глаза недругу — оказался бы только под рукой песок, да нашлось бы время за ним нагнуться. Голыми руками защититься можно от одного злодея, но вот когда на тебя дружно навалится целый гурт — тут-то и выручала хорошая крепкая палка. В этом, кстати, состояло особое искусство: хитро вращая ею кругом себя, обезоруживать недругов, вырывать нагайки из гайдуцких рук, подцепляя и наматывая на палку их ременные плети. И любой длымский хлопец-подлеток, прежде чем будет признан за взрослого, должен пройти нелегкие испытания. Молодые мужики и старшие хлопцы уводили его в лес и там, не щадя, пытали, насколько хорошо усвоил он дедовскую науку. За испытаниями наблюдал особый «батька», выбранный из числа взрослых длымчан и призванный следить, чтобы все шло по чести, чтобы испытуемый показал все свое умение, да при этом чтобы взрослые здоровые ухари — чем бес не шутит? — не изувечили бы парнишку. Возраст «батьки» значения не имел: ему могло быть и семнадцать лет, и семьдесят, лишь бы знал как следует заветную науку да имел бы спокойный и твердый разум. Кроме того, на испытания не допускались ни близкие родичи, ни заклятые враги испытуемого.

Хведьку Горбыля должны были пытать на будущий год, и он со всей ответственностью готовился к этому великому дню; во всяком случае, напускал на себя большую важность и много рассказывал о тайной науке и длымских героях далекого и недавнего прошлого, что в одиночку отбивались от целой своры гайдуков — и конечно же, все они сплошь происходили из достойного и славного рода Горбылей. Петушился он, разумеется, прежде всего перед Митрасем — свои-то хлопцы и так давно все знали. Однако же, когда Митрась попросил его показать хоть что-нибудь из дедовской науки, Хведька со всей солидной важностью ответил:

— Нет-нет, это тебе не в бирюльки играть и не в жалейку свистеть! Тут знаешь что мне будет, если хоть самая малость за околицу выйдет? Не знаешь? А я про то и знать не хочу!

Сколько просил Митрась и дядьку, чтобы тот обучал его понемножку заветной науке, да только Горюнец не то чтобы не хотел, а все как-то отмахивался:

— Ты погоди, Митрасю, вот в поле управимся, по осени с тобой и займемся…

Девочек тайному бою не обучали; и не только потому, что не женское это дело — кости ломать, но прежде всего по той причине, что большая часть приемов была разработана именно для мужчины приличного роста и немалой силы, с длинными руками и ногами и цепкими, длинными, ухватистыми пальцами. Таким образом, в женских или девичьих руках эти приемы оказались бы попросту бесполезны. Вот почему, к примеру, Леська, собираясь по грибы, по ягоды, или, поздней осенью, за терном, всегда брала с собой нож — если не для пользы, то хотя бы для храбрости.

А впрочем, все они понимали, что коли и впрямь дойдет до беды — не спасут ни быстрые ноги, ни острые когти, да и нож не всегда выручит. А потому длымские дети с самых пеленок привыкали себя беречь, в лесу ежеминутно помнили о грозящей опасности и великолепно умели прятаться при первом же подозрительном шорохе.