Дядька (СИ)

Кстати говоря, трагедии случались не столь и часто. И последней жертвой гайдуцких изуверств пала отнюдь не девушка. Это был дед Василь, кроткий и добрый старик, любимец всей детворы на селе. Его нашли уже мертвым; маленькое, щуплое тело старика, все иссеченное багровыми рубцами, скрутила предсмертная судорога, страшно застывшее лицо посинело, изодранная в клочья одежда пропиталась кровью. И самое жуткое — судорожно скрюченные холодные пальцы мертвой хваткой зажали светло-оранжевый, чистый и гладкий кленовый листок с зелеными прожилками.

Но Митрась еще не научился смотреть на это серьезно: деда Василя он не знал, гайдуков никогда не видел, и они покамест казались ему немногим страшнее, нежели бродяги в ночлежке. А потому все эти полные ненависти рассказы воспринимал просто как страшную сказку, от которой, может быть, и не заснешь ночью, но в которую трудно всерьез поверить.

А однажды зашел в Горюнцову хату Хведька Ножки-на вису.

— Ясю, — обратился он к хозяину (Хведька помнил его еще подростком и потому обращался с ним без церемоний), — отпусти Митраньку с нами в ночное, а?

Дело в том, что Митрась уже не раз просил Хведьку взять его как-нибудь в ночное. Он не раз видел, как длымские ребята, сжав коленями вспотевшие, ходуном ходящие конские бока, птицами летели в ночное. Иногда они проносились совсем близко, опахнув его кисловатым ветром конского пота, и мальчик с завистью провожал их глазами. Он знал, что его дядя Ваня в свое время в ночное ездил, однако приемыша никогда не посылал, а свою Буланку, стреножив, выпускал пастись где-нибудь поближе к дому. Митрась плохо еще ездил верхом, и Горюнец беспокоился, что мальчишка упадет с лошади и убьется.

Но вчера, когда они вдвоем сидели у ворот, мимо них, верхом на гнедом жеребце с веющей по ветру черной гривой, промчалась Леська. Глаза у нее блестели, щеки распылались, по ветру пушистой змеей вилась темная прядь. Панева высоко взбилась вместе с рубашкой, оголив ноги выше колен. Пальцы ног и лодыжки у нее были совсем темные, а на икрах чем выше, тем светлее, бледнее становился загар. Колени же, обычно закрытые от солнца подолом, но смугловатые от природы, отливали нетронутой нежно-палевой желтизной, а теперь в лучах закатного солнца казались розовыми.

— Ты куда? — окликнул ее Митраня.

— В ночное! С хлопцами! — прерывисто крикнула она и похлопала гнедого по шее.

— Но! Но, Ливень!

Помахала рукой на прощание и поскакала дальше, и неслась за нею следом выбившаяся прядь.

И после этой встречи Митранька так донял дядьку, что, мол, даже девчонки в ночное ездят, а его, Митраньку, все маленьким считают, что тот в конце концов сдался.

Так что теперь Хведьке не пришлось его долго уламывать.

— Ладно, нехай себе поезжает, раз ему дома не сидится! — ответил Горюнец. — Только не шибко гоните…

И вот Митранька едет в ночное. Вечером за ним забежал Андрейка, Васин младший брат, и теперь они ехали рядом: Митрась — на Буланке, Андрейка — на своей пегой кобыленке. По Горюнцову наказу, ехали тихо: ветер не бил в лицо, а лишь слабо колыхал волосы. Однако Митрась доволен: ехали бы побыстрее — не удержаться бы ему на скользкой Буланкиной спине.

Лето шло на убыль: днем еще стояла жара, солнечные лучи били напрямик, а ночи уже подернулись сквозным холодком, тьма стала чернее и гуще.

Сидя у разведенного на лугу костра, Митрась ежился от прохлады. Хорошо еще, дядька свитку велел надеть, а не то бы совсем продрог в холодном ночном тумане.

Потрескивают сучья в костре, занимаются огненным жаром, съеживаются и рассыпаются в прах подброшенные кем-то сухие былинки. Горячая зола в самой глубине костра отсвечивает рыжевато-алым — туда ребята заложили печься картошку. Над костром взлетают, вьются по воздуху искры, вспыхивающее пламя бросает оранжевые блики на лица сидящих вокруг ребят, высвечивает завитки полушубка, которым немного в стороне накрылся дед Юстин. Хлопцы сидят, как на иголках, подобравшись от холода и страха, который сами на себя нагоняют, рассказывая друг другу всякие ужасы о нечистой силе.

— Купался я как-то в омуте, — рассказывает Санька Мулява, или, как его еще называют, Алесь, один из младших сыновей дядьки Рыгора. — Вода поверху теплая, а из глубины холодом так и тянет. Плаваю я, стало быть, а тут вдруг скользкая такая ручища — цап меня за ногу!

— Ну! Брешешь!

— Як бога кахам! Бо вышел я на берег, а на ноге у меня синяки от пальцев так и отпечатались, как если бы взаправду кто стиснул… Показать, что ли коли не верите?

Санька закатывает штанину; все с жутковатым интересом рассматривают и ощупывают его ногу. В полумраке, в неровном свете костра испуганным ребятам чудится, что на ней и в самом деле какие-то подозрительные пятна.

— А от нежити синяков не бывает! — прорывается вдруг чей-то тонкий голосишко, но тут же тонет в разнобойном гвалте негодующих возражений:

— Как же не бывает, когда вот есть! Много ты разумеешь! Самого, небось, в омуте за ноги не хватали, а туда же…

— А меня вот и прежде все тетки отваживали, — вступает Андрейка. — Ты, мол, в том омуте не купайся, там водяной живет.