Дядька (СИ)

Мерзкие бабы просто не давали ей проходу: то толкнут на крутой лестнице, то оплюют ей сзади всю юбку, то покидают в грязь развешанное ею белье, зная, что вечером ее за это сильнее выпорют. А хуже всего было то, что одна или две из этих мелких мерзавок трудились вместе с ней в портомойне. И вот одна такая девка (надо сказать, ключница Агата к ней отчего-то благоволила) повадилась изгаляться над бедной гонимой прачкой. Так, несколько раз, проходя мимо склонившейся над корытом Надейки, колола ее булавками. Надейка терпела, поскольку нрава была мирного и незлобивого. Но когда эта ехидна высыпала ей за шиворот целую пригоршню зерен шиповника, от которых все тело зудит и колет, Надейка не выдержала и отходила обидчицу по морде только что отжатой простыней. А надо сказать, что Надейка, хоть и истерзанная побоями, все же оставалась достаточно сильной, а простыня была мокрой и тяжелой. А потому немудрено, что девка на ногах не устояла и растянулась на мокром полу. Бабья потасовка привлекла всеобщее внимание, женщин разняли, а Надейке к вечерней порке прибавили еще десять ударов.

На другой день та же стерва умышленно выплеснула кипяток Надейке на руки. Кожа покраснела и покрылась волдырями. Старшая прачка — тоже, видимо, состоявшая в заговоре — не позволила, однако, Надейке раньше срока окончить работу, заявив, что нечего тут выдумывать, ничего с ее руками не сделалось, а то все только и знают — от работы отлынивать…

Вечером Надейку никак не могли найти. Уж все было готово для новой порки: и скамью поставили, и розги в рассоле вымочили, а виновница словно бы сквозь землю провалилась. Обшарили все кругом — скотный двор, конюшни, амбары, кухни, людские, кладовые, девичьи, ту же портомойню — одним словом, все подворье сверху донизу — покуда не обнаружили ее в длинном сарае, где хранилось сено. Неподвижное и уже остывшее тело Надейки медленно раскачивалось в петле, закрепленной на толстой матице.

Внезапная и страшная смерть молодой женщины потрясла всех. Старый пан Стефан по-настоящему растерялся: он хотел всего лишь сломить непокорство, чтобы другим неповадно было, но он никак не предполагал, что дело зайдет так далеко. Пан Ярослав заявил, что прачку надо похоронить поскорее и по возможности без лишнего шума. И надо успеть это сделать до того, как слух о самоубийстве разнесется по окрестностям. Всем ведь известно, что на пустом месте люди не вешаются, а посему тут же понаедут всякие суды, заведут следствие, осмотрят тело, сплошь покрытое кровавыми рубцами — и пиши пропало! Эти судейские чиновники — сплошь москали поганые, поляков-католиков не жалуют, а Надейка была православной, стало быть — сестра им по вере… Нет уж, с этим злосчастьем надо кончать поскорее!

Ключница Агата ходила бранчливая, раздраженная, а та стерва, что покойницу кипятком ошпарила, сидела тихохонько, будто шавка трусливая.

Игнат был безутешен — да кому до него было какое дело!

С похоронами, однако, вышла накладка: приходский священник, отец Лаврентий, наотрез отказался хоронить Надейку по православному обряду. Хотя пан Ярослав строжайше запретил своим людям где-либо рассказывать о том, что Надейка повесилась, а не отравилась грибами, но слухи, видимо, все равно просочились наружу, поскольку отец Лаврентий напрямую заявил, что раба божия Надежда совершила богопротивное дело — руки на себя наложила — а посему хоронить ее в освященной земле никак нельзя. Но пан Ярослав не зря прозывался Островским, и недаром его доблестные предки, согласно ходившим по округе легендам, выходили на большую дорогу грабить проезжих. А потому стоит ли говорить, что он обладал совершенно особым даром убеждения? Учитывая к тому же еще и то, что церковь стояла на земле Островских, можно ли удивляться, что бедный отец Лаврентий очень скоро сник, и непоколебимость его пошатнулась?

Так что Надейку торопливо и скромно похоронили — хоть и у самой ограды, но все же в освященной земле.

— Вот уж месяц прошел после того, — вздохнул Игнат, кончая свой рассказ. — Не мог я больше там оставаться, сами небось разумеете… там плашечка каждая о ней напоминает… В каморке нашей — как при ней было, так все и осталось… Проснусь ночью, ладонью рядом шарю — пусто, холодно… нет ее и не будет больше…

И вновь лицо его исказила ярость, однако не раскатом грома прогремел его голос, а схож был разве с истошным визгом кликуши.

— Вот и скажите вы мне: нешто Бог праведен? Мою Надейку со свету сжили, до поры в могилу согнали — где он был, тот Бог? А эти морды гайдучьи, кабаниха эта клыкастая — нешто их Бог покарал? Поглядели бы вы на нее: по-прежнему хрюкает да салом своим трясет, хоть бы что ей сделалось! Два сына у ней, оба в гайдучьей свите, те еще вурдалаки — обоим недавно вольную дали… Да то и не диво: сыновья-то чьи? — и бедный Игнат вновь зашелся в рыданиях.

Он не желал принимать во внимание, что почти все гайдуки и половина просто дворовых имели одного и того же отца, однако же вольную получили только эти двое.

Макар и Марыля лишь молча переглянулись, глядя на рыдающего Игната. Да и что тут можно было сказать?