Дядька (СИ)

Ах, горы, горы! Митрась еще в бытность свою Митькой в далекой убогонькой деревушке любил Екатерину-санницу. В этот день все катаются с гор и затевают санные гонки. Мчатся на тройках парни да мужики молодые, друг с другом вперегонки, удаль свою перед девками выставляют. Бубенцы звенят, морозная пыль следом клубится… А то еще что надумают: выпрягут лошадей, а на их место гуртом молодежь впрягается. Приналягут все вместе и тянут заместо коней, тоже вперегонки, кто быстрее придет. А гвалт всегда стоит — хоть уши затыкай да святых выноси! Визжат-орут бабы кругом, орет-визжит молодежь в оглоблях, собаки лают — аж в груди отдается весь этот шум…

А то еще летят парень с девкой с горы на салазках, а парень посреди дороги, будто бы невзначай, салазки перевернет да и валится вместе с подружкой в снег. Юбки у девки собьются, все чулки вязаные, гармошкой сбитые, напоказ выставляются. Девки, бывало, по шесть пар чулок шерстяных на себя наворотят; ноги оттого выходят толстенные — что твои бревна! Катается девка с парнем по сугробам в обнимку, будто и встать не могут, а сами, якобы украдкой, так и целуются на глазах у всех… Сколько раз Митька это видел и был уверен, что иначе и не бывает.

Он несказанно радовался, когда узнал, что здесь тоже празднуют Екатерину-санницу, и не сомневался, что здесь она проходит еще веселее, чем там, где он вырос. Во всяком случае, он был слегка удивлен, когда в свое время обнаружил, что местные девчата, хоть и носят цветные вязаные чулки, однако не вздевают их на ноги по целой дюжине и не навертывают вниз толстых онучей. Митька так привык в свое время к женским ногам-бревнам, что здешний обычай носить лишь одну пару чулок поначалу казался ему диким, а естественные линии девичьих икр под ними — почти уродливыми. Однако после того, как Леська похвалилась новыми пестрыми чулками, самолично ею связанными — коричневыми с красным и ярко-желтым — он поневоле признал, что сидят они весьма даже ловко. На ней тогда еще были изящные, городского покроя ботинки на красной шнуровке, и мальчишка вынужден был согласиться: что-то во всем этом есть.

Следом за Аленкой с ее новыми чулками откуда-то из глубин его памяти вынырнул Апанас, которого они с ребятами уговорились закидать градом снежков, если он все же посмеет сунуться на праздник.

— Плохо, коли завтра такой же морозец будет, — задумчиво протянул Митрась.

— Это отчего же? — удивился Вася.

— Снежков будет не скатать.

В ответ на эти слова дядька с дружком громко захохотали. Их позабавило не столько даже сказанное Митрасем, сколько его важный и рассудительный тон.

— Да ну, все равно вас турнут с вашими снежками! — отмахнулся Василь.

— Что, взаправду турнут? — расстроился мальчишка. — А у нас в Ульяновке никого не гоняли.

— Ну так у нас тебе не Ульяновка, а мы не кацапы, — ответствовал Вася.

— Да не слушай ты его, это он нарочно! — перебил, смеясь, Горюнец. — Н уас тут хоть и не Ульяновка, а снежки лепи сколько хочешь! Только вот кучмы с головы у Савки гляди не сбей, не ту и впрямь худо придется.

Напоминание о Савке было неприятно, однако, вспомнив, что жить рядом с ним оставалось всего два дня, Митрась опять повеселел.

— Хорошо, что он уходит, — вздохнул он мечтательно.

— Все уходят, братку, — отозвался Василь. — И я вот тоже.

Митрась поднял на него свои зеленовато-карие глаза.

— Нет, ты хороший, тебя мне жалко. А его — нет.

— Как же ты его не любишь, того Савку! — с притворным осуждением заметил Василь.

— Да за что мне его и любить-то? — удивился Митрась. — Нехай его девки любят! А на меня он только ворчать и горазд!

— Ну так что ж с того, что ворчит? А с ним весело зато… Он себе ворчит, а уж мы у него за спиной вдоволь потом нахохочемся!

— Ну да, ты-то нахохочешься! — обиделся Митрась. — Тебя он за плечо не цапает, да так, что потом синяки выступают…

— Это когда же он тебя цапал до синяков? — встревожился Горюнец. — Вот ужо поговорю я с ним!

— С ним теперь не дюже поговоришь, он и сам тетерь в силу вошел, — вздохнул Вася. — Недаром первый на селе работник…