Дягимай

Бежит филин по притвору,
шпорами сверкая,
а бедняжечки лисята —
со страху помирая.

— Прекрасно! — похвалил Юркус и захлопал в ладоши.

— Ага, голос есть, — поддержал его Унте. — С вами петь можно.

— Все говорят, что у меня хороший голос, а ты ни разу не соизволил прийти на наш концерт, — однажды весной упрекнула Габриеле мужа.

Тот только пожал плечами, отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и дальше продолжал что-то записывать в толстую тетрадь.

На столе стояла ваза с распускающимися веточками ракиты, но Андрюс Стропус на них и внимания не обратил. Габриеле хотелось схватить эту вазу и швырнуть ее на пол. Но, убегая в другую комнату, она только дверьми хлопнула, да так, что ледяной грохот стекла еще долго отдавался в душе.

За ужином он сказал:

— Не пойму, что с тобой. У тебя совсем расшатались нервы.

Она прихлебывала чай — нарочито громко, шмыгая носом, потому что испытывала удовольствие, когда он злился.

— Видать, не очень-то тебе впрок это твое публичное развлечение, — съязвил Андрюс Стропус. — Да и чести не делает. Ни мне, ни тебе. Пусть себе перед публикой кривляются всякие там свинарки, доярки, а твое место в школе.

— Мое место рядом с моим мужем, но у меня его нет, — отрезала Габриеле.

— Не пойму, чего мы не поделили. Тебе нравится как капустной бабочке порхать с одного кочана на другой и откладывать там свои яички; хорошо, порхай себе на солнце, пока какая-нибудь птица тебя не склюет; я же считаю, что человек рожден для полезной деятельности и имеет право получить за свой труд соответствующую мзду — славу, богатство, достойное положение в обществе. Два человека, два взгляда. Почему они не могут мирно сосуществовать? Конечно, я — деятельный человек — могу презирать тебя — капустную бабочку, но делаю исключение как женщине, ибо что до прекрасного пола, то у меня тут иное мнение.