Диалектика эстетического процесса. Генезис чувственной культуры

Этот довольно простой, можно сказать, банальный прием позволяет окончательно размыть границы истинности понятия, т.е. истинности разумения того, в каком смысле и в каком единственно правильном отношении нечто высшее в развитии следует принять за действительно высшее, нечто существенное – за существенное и т.д. Прием позволяет перетасовать любые «точки зрения», создать мешанину понятий, их смыслов и отношений. Вот, к примеру, как с его помощью можно переиначить все ту же «формулу истории» («Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны»), хотя, казалось бы, это противоречит элементарно простой логике. Если вы станете утверждать, что хождение на четвереньках является для анатомии взрослого человека чем-то несущественным, случайным, нелепым, то не спешите делать вывод, что вы пришли к этому через понимание «вещей в их собственной объективной логике», т.е. через понимание практики, самих себя и себе подобных, в конечном счете – исходили из «анатомии человека». Не тут-то было. Сторонник приема сразу же заметит вам, что это лишь одна из «точек зрения», которая берет указанную несущественность лишь в «одном отношении» – в отношении человека. А ведь таковой ее не назовешь в отношении обезьяны, коровы, вообще – любого четвероногого, для которого хождение на четвереньках является вполне существенным и необходимым. Более того, мол, и понять-то эту несущественность можно лишь «в сравнении», имея нечто противоположное, т.е. исходя в данном случае из «анатомии обезьяны» или «анатомии коровы», а не наоборот.

Вот и искомый «ключ», но повернутый обратным концом к «замочной скважине». Мы не утрируем положения дела, лишь пересказываем одну из мыслей Ю.М. Бородая. «Например, – пишет он, – „анатомия человека“ фиксирует, что у каждого из людей есть аппендикс, она дает подробное его описание. Однако понять, что это за орган, почему он с необходимостью воспроизводится у каждого из людей, несмотря на очевидную его функциональную „нелепость“, – понять все это оказывается возможным только с точки зрения… „анатомии коровы“» [13, 151]. Правда, автор тут же оговаривается, что берет «анатомическую формулу» в ее буквальном, медицинско-биологическом смысле. Однако причем здесь этот смысл «формулы», если называть ее и «формулой истории», т.е. если речь идет о методологическом принципе анализа социальных процессов, а не об эволюции буквально черепов и костей представителей биологического вида?

В том-то и беда такого «уточнения терминов», что оно позволяет истолковывать то или иное понятие в каком угодно смысле. В данном случае присоединимся к словам Э.В. Ильенкова: «Мы вовсе не против „уточнения терминов“ (или даже целых положений в виде „формул“. – А.К.), но только там, где эти термины действительно употребляются неточно, неправильно, т.е. вопреки их исторически сложившемуся смыслу и значению. Но мы против „уточнения“, способ которого сводится к совершенно произвольному изменению правильных названий и есть на самом деле лишь способ разложения „смысла термина“, имеющего в наличном языке науки вполне однозначные характеристики, на два, на десять, на сорок „разных смыслов“» [33, 262]. Ю.М. Бородай как будто не замечает, в каком смысле употребляет термин «анатомия» К. Маркс, когда ведет речь о сугубо экономических процессах, о специфически общественных отношениях, анализ которых, само собой понятно, предполагает далеко не медицинско-биологическую точку зрения. Зато желание истолковать анатомическую формулу в «ином смысле» оказалось настолько большим, что он не преминул вспомнить имя Гегеля, который, дескать, «является подлинным автором „анатомической формулы истории“» [13, 147], а значит, и одним из первых ее ложных интерпретаторов. Однако оставим Гегеля в стороне. Если после таких «уточнений» и сведения «формулы» к медицинско-биологическому смыслу Ю.М. Бородай находит нужным сделать вывод, что «все это имеет отношение и к социально-исторической науке» [13, 151], то, видимо, и в этом случае был прав все-таки Э.В. Ильенков, когда писал: «И не пытайтесь уличить сторонника этой концепции в „противоречиях“, он всякий раз объяснит, что имел в виду совсем не то, что говорил, употребляя термины „в ином смысле“, „в разных отношениях“, „в другой паре сопоставлений“» [33, 264].