Диалоги. Апология Сократа

– Создалось бы, Федон, – продолжал Сократ, – жалкое положение, если бы в ком-либо существовало некое истинное и твердое рассуждение, которым можно что-либо выяснить; если бы оказалось, при ближайшем рассмотрении этого мнения, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, в другом – нет; если бы человек, вместо того, чтобы обвинять самого себя и свое незнание, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, а в другом – нет, в конце концов, под влиянием разочарования, охотно переложил вину с себя на самые рассуждения, и, в течение остальной жизни, стал бы постоянно ненавидеть и поносить рассуждения вообще и, таким образом, лишился бы возможности постигнуть истину и знание сущего.

– Клянусь Зевсом, – сказал я, – печальное создалось бы положение.

40

– Итак, – продолжал Сократ, – прежде всего остережемся этого. Не допустим вместе с тем закрасться в нашу душу и такой мысли, будто в рассуждениях нет ничего здравого; наоборот, скорее признаем, что мы сами-то еще не здравы, что нам следует крепиться и стремиться достигнуть этого здравия. Тебе и всем прочим это важно и для дальнейшей жизни, мне – ради ожидающей меня смерти: я опасаюсь, как бы мне в настоящее время не отнестись ко всему этому не как любителю мудрости, но, по примеру людей очень необразованных, как любителю спора. Ведь те люди, о которых я говорил, во время какого-нибудь спора заботятся не о предмете спора, но стараются о том, чтобы то, что они утверждают, показалось истинным и для присутствующих. И, мне кажется, что в данном случае я буду отличаться от них только одним: я буду заботиться не о том, чтобы всем присутствующим показались истинными мои утверждения – это только так, мимоходом, – но чтобы мне самому мои утверждения показались вполне истинными.

– Я рассуждаю, любезный друг мой (посмотри, как своекорыстно!), так: если то, что я утверждаю, справедливо, то прекрасно было бы самому убедиться в этом; если же смерть конец всему, то во время, остающееся до смерти, я не стану докучать присутствующим своими сетованиями. Впрочем, такое мое неведение будет недолго продолжаться – это было бы бедою; оно, немного погодя, окончится. – После таких приготовлений, Симмий и Кебет, я приступлю к моему рассуждению. Вы же, если хотите меня послушаться, вовсе не заботьтесь о Сократе, но заботьтесь, гораздо более, об истине. Если найдете мои слова справедливыми, соглашайтесь со мною; в противном случае, всяческими доводами опровергайте меня, имея в виду, чтобы я, в порыве усердия, не обманул одновременно и вас и себя самого и не уподобился пчеле, которая, ужалив человека, улетает.

41

– Но приступим к делу! – продолжал Сократ. – Прежде всего напомните мне то, что вы говорили, если, окажется, я это забыл. Симмий, как я вижу, относится с недоверием и боится, что душа, хотя она более божественна и прекрасна, чем тело, погибнет раньше тела, так как она своего рода гармония. Кебет, показалось, готов мне сделать ту уступку, что душа более долговечна, нежели тело, но полагает, что никому не известно, не погибнет ли, в конце концов, сама душа, оставив тело, после того, как в ней износилось, в течение долгого времени, много тел, и не следует ли эту гибель души считать именно смертью, коль скоро тело обречено на непрекращающуюся гибель. Это ли, или иное что, Симмий и Кебет, предстоит нам исследовать?

Оба согласились, что именно это.

– Все ли наши предыдущие доводы, – спросил Сократ, – вы отвергаете, или одни отвергаете, другие нет?

– Одни отвергаем, другие – нет, – отвечали Симмий и Кебет.

– Что вы скажете, – спросил Сократ, – о том рассуждении, в котором мы утверждали, что учение есть припоминание? Если это так, не следует ли, по необходимости, допустить, что наша душа уже раньше в другом месте должна существовать, прежде чем она оказалась заключенной в тело?

– Меня это рассуждение, – заметил Кебет, – и тогда вполне убедило, и теперь я всецело остаюсь при нем.

– Да и я, – добавил Симмий, – такого же мнения и был бы очень удивлен, если бы мне когда-либо потом пришлось думать об этом иначе.

– Но, фиванский гость, – сказал Сократ, – ты должен переменить свое мнение, пока разделяешь ту мысль, что гармония – вещь сложная; что душа представляет собою некую гармонию, получающуюся в результате соединения тех качеств, из которых образуется тело. Ведь не станешь же ты опираться на тот свой довод, будто гармония образовалась прежде того, из чего она должна была сложиться. Или ты будешь приводить этот довод?

– Ни за что, Сократ, – отвечал Симмий.

– А замечаешь ли ты, – продолжал Сократ, – что говорить это, значит утверждать, что душа существовала ранее, чем она приняла вид и тело человека, но что она состоит из частей, еще не существующих? Ибо твоя гармония не есть то, чему ты ее уподобляешь, но, по-твоему, сначала являются лира, струны и негармоничные еще звуки, гармония же образуется в конце всего и погибает прежде всего. Как этот твой довод может согласоваться с другим?

– Невозможно согласовать их, – сказал Симмий.