– Я не могу заставить Критона поверить, что я тот именно Сократ, который теперь говорит с вами и руководит всею беседою; Критон думает, что я – тот, кого он увидит немного погодя трупом, и потому задает вопрос, как меня похоронить. То же, что я давно и пространно говорил вам, что я больше уже не останусь с вами, после того как выпью яд, но уйду от вас в счастливый мир блаженных, – все это представляется Критону сказанным мною напрасно, с целью ободрить вас и вместе с тем самого себя. Итак, – продолжал Сократ, – вы поручитесь пред Критоном за меня порукой, противоположной той, которою он поручился за меня перед судьями. Он поручился, что я останусь здесь, вы же поручитесь, что я не останусь здесь, когда умру, но уйду отсюда. Тогда и Критону будет легче: видя, как мое тело будет предано сожжению или зарыто в землю, он перестанет негодовать на мою судьбу, будто бы жестоко обошедшуюся со мной, а при моих похоронах не скажет, что он выставляет Сократа, выносит его, зарывает его в землю. Будь уверен, дорогой Критон, – заметил Сократ, – неправильно выражаться тут – плохо не только само по себе, но и вселяет нечто дурное в души. Тебе не следует бояться и говорить, что ты хоронишь мое тело; а хоронить его ты должен так, как это тебе понравится, и как, по твоему мнению, это соответствует всего более обряду.
При этих словах Сократ встал и направился в комнату для совершения омовения. Критон последовал за ним, нам же приказал ждать [их возвращения]. Мы стали ждать, беседуя между собою о том, что слышали, обстоятельно разбирая [предмет беседы], говорили о постигшем нас несчастии, причем нам прямо-таки казалось, будто мы теряем отца и последующую жизнь будем проводить сиротами.
Когда Сократ совершил омовение, к нему принесли детей – у него было двое маленьких сыновей и один взрослый. Пришли к нему также женщины из его дома. Сократ, в присутствии Критона, поговорил с ними, дал им некоторые указания, а затем велел женщинам и детям уйти, сам же вышел к нам. Было уже близко к закату солнца, так как он долго оставался внутри, в комнате для омовения. Придя к нам оттуда Сократ сел, но после того уже недолго беседовал с нами. Явился прислужник «одиннадцати» и, обратившись к Сократу, сказал:
– Сократ, ты – не то, что другие, на тебя мне нечего жаловаться: другие, приговоренные к смерти, сердятся и проклинают меня, когда я, по приказанию властей, велю им выпить яд. Тебя я за это время хорошо вообще узнал и вижу, что ты из всех тех, кто попадал сюда, человек самый мужественный, самый кроткий, самый добрый. И теперь, я уверен, ты будешь сердиться не на меня, а на тех, кто – ты ведь знаешь их – виноват во всем этом. Ты знаешь, с какою вестью пришел я теперь. Прощай! Постарайся как можно легче перенести то, чего избежать нельзя. – И со слезами прислужник повернулся и вышел.
Сократ, посмотрев на него, промолвил:
– Прощай! Я исполню все это.
– Затем обратился к нам и сказал:
– Какой деликатный человек! Все время он приходил ко мне, иной раз разговаривал со мною и был очень добр. И теперь как трогательно он плачет обо мне. Ну, Критон, послушаемся его! Пусть кто-нибудь принесет яд, если он стерт уже. Если яд не готов, пусть его сотрут!
– Ах, Сократ, – сказал Критон, – я думаю, на горах еще видно солнце; оно не закатилось еще. Кроме того, мне известно, что другие выпивали яд много времени спустя после того, как им это было приказано, плотно пообедав и изрядно выпив, а некоторые вкусив еще любовных утех с предметом своей страсти. Спешить нечего – время еще позволяет.
– Понятно, Критон, – заметил Сократ, – что те люди поступают именно так, как ты говоришь: они ведь думают, что в таком случае они нечто выигрывают. Но понятно и то, что я так поступать не буду. Ведь я не рассчитываю остаться в барышах, если выпью яд несколько позднее. Напротив, я буду смешон самому себе, если стану липнуть к жизни, беречь ее, тогда как она – ничто. Однако, – прибавил Сократ, – слушайся, ступай и делай то, что я говорю!
Выслушав это, Критон кивнул головою стоявшему вблизи служителю. Тот вышел и, спустя довольно продолжительное время, вернулся с человеком, который должен был дать яд. Он нес его в кубке растертым в порошок. Сократ при виде этого человека заметил:
– Прекрасно, любезнейший! Ты ведь знаешь, как нужно поступать в этих случаях?
– Ничего особенного делать не надо, – отвечал тот, – а, как выпьешь яд, ходи, пока ноги у тебя не отяжелеют, а затем ляг! Тогда яд и сделает свое дело. – И при этих словах он поднес кубок Сократу.
Ах, Эхекрат! Сократ взял его совершенно спокойно, нисколько не содрогнувшись, не изменившись ничуть в лице. По привычке он взглянул на служителя и спросил его:
– Что скажешь ты об этом напитке? Можно совершить им возлияние в честь кого-нибудь? Или нельзя?
– Мы, Сократ, натираем, – отвечал служитель, – яду ровно столько, сколько, по-нашему, достаточно для питья.