Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Она уже практически прошла.

Диалог IV

— А зачем вы это храните?

— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

— Не подумайте чего плохого — просто, прочитав Ваш пост, я моментально вспомнил наш с вами диалог, полез его искать и нашел, что он состоялся в 2005 году. Неужели Вы действительно храните все свои разговоры из социальных сетей? Не наизусть же Вы их помните. Наверное, для писателя это незаменимая лаборатория, такой бормотограф.

— Какое там… У меня есть такой специальный файл, в который валятся обрывки фраз, цитаты, вообще всякое bon mot. Внутри файла происходит гибель автора: я как-то вытащил оттуда ловкую фразу, а, оказалось, что это не я, а мой собеседник. Человек ужасно обиделся. Так что даже источник определить нельзя — разве кто, как вы. честно отзовётся.

Сначала я думал, что эти вещи пригодятся в какой-нибудь прозе. Ан нет, они никуда не годны, как экспериментальные платья популярного кутюрье. И бормотограф оказывается работающим, но никуда не годным в хозяйстве. Вот у меня там написано: «Женщина по прозвищу Чехословакия». Что с этим делать? В общем, такой чемодан без ручки: и выкинуть жалко, и нести тяжело.

Вот именно поэтому ваш вопрос сложный, и он меня озадачил.

Диалог V

— На хорошем топоре и мясо пожарить можно.

— Лучше на плохом… Иначе потом хороший от хорошего не отличишь.

— Да ладно. В прежнее время такие топоры были, что держись. Те топоры можно было в космос запускать.

— Вот с тех пор такие кулинары их все и поперекалили! И что мы сейчас видим? Стыд. В космос запустить толком нечего! Эх… Вот так и просрали Россию-то…

— Ну, зачем так-то? Есть ещё в отдалённых селеньях…

— Понимаю. Как всегда, спаситель — простой русский мужик! Ну что, зовём Россию к топору? Космическую эру вернуть?

— Надо позвать Русь.

— Или передарить Тому, у Кого был День Рождения.

— Дарёное — не дарят.

— Понял.

— Зовёт Русь к топору, как велели мудрые.

— Стоп-стоп. Звать-то надо во сне.

— Поздно. Поднялась Русь.

— Что же теперь делать?

— Зовите её к «Трём топорам». Так в русской истории многие делали.

— Не могу против истины. Топор был один.

Диалог VI

— Взглянешь ли на себя высоты птичьего полета? Или прибегнешь к помощи товарища Бодони?

— У, Миклош Дьярфаш! Ах, товарищ Бодони… О, ностальгия! Я заплакал, да.

— Тоже уважали тетю Тони? Но она была скромна, как и вы, хотя и ограничилась однозначным числом партнеров…

— Я смотрел на неё всю жизнь. Хорошо, что давно не видел, а то начал бы смотреть — и сердце моё разорвалось бы.

— Милый Пишта, ты не заболел?

— Я заболел, заболел. Сердце моё останавливается, жизнь прожита. Любовь юной секретарши из Будапешта мне не светит, как не светит мне правильная жизнь в Сомбатхее. Нет, я не заболел, нет. Ich sterbe.

— А любовь буфетчицы Мари? Она-то напоследок светит вам? Может, крылья ваши за спиной высохнут и расправятся?

— Хрен. Ничего не будет. Крылья давно высохли — они хрусткие и ломкие. Не годны ни к чему.

— Надо смазать солидолом — а то не получится сыграть окрыленных Молчалина и Софью.

— Да. О двух спинах. До и после — печальных.

— Вы думаете? Обычно печальных — после, да? А до того — оживлённых.

Диалог VII

— Когда Молчалины блаженствуют на свете?

— Молчалины блаженствуют под лестницей. Когда они с Лизой. Но не с «Марьей Алексевной».

— Это только оттого, что у Марьи Алексеевны прострел — и она не может пролезть под лестницу. Впрочем, можно написать для неё пересказ событий.

— Пересказ?! Репортаж! Целый разворот! Всё ли вы пропили, плотники? Раздвиньте пролеты лестниц! Сотрите печаль с лица Марьи Алексевны! Хорошо ли ловится рыбка Лиза? Или кто задрал стропила Анне Павловне Шерер? 100 сюжетов мировой литературы в одном томе с кратким изложением, вариантами сочинений. На первом форзаце таблица умножения, на втором — Менделеева. Вложен транспортир и калькулятор! А так же набор ручек и одноразовые плащи — всё по ценам ниже рыночных. Да.

Диалог VIII

— Это мой секрет.

— Какой вы, однако, загадошный. Секретник. Мы в детстве тоже секретики делали: выроешь ямку в земле под деревом, положишь туда цветочек, камушек красивый, листик, веточку, бутылочным стеклышком сверху накроешь, придавишь и закопаешь.

— Да, жизнь была знатная. Это всякий подтвердит. Вот и глядите — как всё хорошо тогда начиналось, и что с вами теперь стало.

— Да, начиналось ярко, свежо, остро, прекрасно… Только у меня на этот счет мысль такая. Говорят: дитя невинно, безгрешно, если умрет — попадает в рай. Но дитя так же грешит и страдает, хвастает, злится, жадничает, только все это в малом масштабе. Разница между ним и взрослым в размере и количестве грехов. Но суть-то человеческого характера одна. Значит, ничего не стало, ничего не изменилось.

— Так-то вы Блаженного Августина трактуете?! Так-то?! Хорошо, я это Кранаху-саксонцу расскажу. Так и передам.

— Да, ёлкин хвост! Чтобы Августина трактовать — сначала его прочитать надо! А я не читала, к стыду своему. Кранах — это Лукас, что ли? А он что там на этот счёт думает? Я его, вообще-то, пока мало знаю…

Диалог IX