Диалоги кармелиток

Дочь моя, добрые люди недоумевают, для чего мы нуж-ш, и в конце концов их вполне можно понять. Мы думаем, наша аскеза дает им до­казательства того, что можно обойтись без многих вещей, которые им кажутся необходимыми. Но для вящей убедительности примера они долж­ны твердо знать, что эти вещи нам так же необходимы, как им... Нет, дочь моя, наше заведение основано не для того, чтобы умерщвлять плоть и хранить добродетели, мы — дом молитвы, одна лишь молитва оправды­вает наше существование, и кто не верит в молитву, может держать нас только за обманщиков или дармоедов. Если бы мы сказали это нечестив­цам откровеннее, нас бы лучше понимали. Разве не вынуждены они при­знать, что вера в Бога присуща всем? И разве это не странное противоречие, что все люди верят в Бога, а молятся Ему так мало и так плохо? Они чтят Его только страхом. Если вера в Бога дана всем, разве не должно быть то же и с молитвой? Да, дочь моя, такова воля Божия; он не сделал молитву, в ущерб нашей свободе, потребностью столь же властной, как голод и жажда, но допустил, чтобы мы могли молиться один вместо другого. Так всякая молитва, пусть даже молитва бедного пастуха, стерегущего стадо, становится молитвой всего рода людского.

Краткое молчание.

То, что бедный пастух делает время от времени по движению сердца, мы должны делать день и ночь. Не потому, что мы уповаем молиться лучше, чем он, напротив. Простота души, тихая покорность величию Божию — у него это миг вдохновения, благодать, подобно озарению свыше; а мы посвящаем всю жизнь тому, чтобы этого достичь — или обрести вновь, если уже испытали когда-то. Ведь это дар детства, и чаще всего он с детством и умирает... Когда выходишь из детства, нужно очень долго страдать, прежде чем в него вернешься, как на исходе ночи встреча­ешь новую зарю. Вернулась ли я в детство?

Бланш плачет.

Настоятельница. Вы плачете?

Бланш. Я плачу больше от радости, чем от боли. Слова ваши суровы, но я чувствую, что и более суровые слова не могли бы сломить порыв, влекущий меня к вам.

Настоятельница. Его следовало бы умерить, а не ломать. Поверь­те, это дурной способ вступать в Кармель — кидаться в него очертя голову, подобно несчастному, за которым гонятся грабители.

Бланш. Правда, у меня нет иного прибежища.

Настоятельница. Наш орден не прибежище. Не орден хранит нас, дочь моя, а мы храним наш орден.

Долгое молчание.

Скажите мне еще: выбрали вы уже для себя, хотя это и не очень вероятно, монашеское имя — на случай, если мы вас допустим к испыта­нию? Но вы, конечно, об этом еще не подумали?

Бланш. Подумала, мать моя. Я хотела бы зваться сестрой Бланш от Смертной Муки Христовой.

Настоятельница чуть заметно вздрагивает. Она как будто колеблется какое-то мгновение губы ее шевелятся; потом ее лицо вдруг обретает спокойное и твердое выражение человека, который принял решение.

Настоятельница. Ступайте с миром, дочь моя.

Сцена II

Какое-то время спустя, перед запертой дверью внутри монастыря кармелиток. Бланш молча ждет вместе с капелланом. Ее должны принять послушницей. Дверь открывается, позво­ляя увидеть, что Община собралась. Все монахини в черных покрывалах, ниспадающих с головы до пояса. Когда дверь снова запирается, они откидывают покрывала. Насто­ятельница и мать Мария от Воплощения Сына Б о ж и я, ее помощница, берут послушницу за руки и ведут ее в сопровождении поющих монахинь к подножию статуи, изображающей Царя Славы: Младенца Иисуса в царской мантии, со скипетром и в короне.

Сцена III

Центральный коридор на втором этаже монастыря. В этот слабо освещенный коридор выходят все кельи. Звонит колокол - это знак гасить огни. Настоятельница закрывает

приоткрытую дверь из кельи Бланш.

Настоятельница. По уставу дверь должна быть закрыта, дитя

мое.

Бланш. Я... Я... Я думала... (С призвуком наигранного оживления в голосе.) Я просто ничего не видела в темноте, матушка. Настоятельница. А что вам нужно видеть для сна? Бланш. Мне... Мне... Мне не спится.

Настоятельница. Ночи в монастыре короткие. Хорошая монахи­ня, как хороший солдат, должна уметь засыпать когда надо. Те, кто молод и здоров, как вы, со временем приобретают такую привычку. Бланш. Простите меня, магушка... Настоятельница. Забудем эту детскую провинность.

Настоятельница уходит, закрыв дверь. Бланш медлит немного и наконец снова приоткрывает дверь. Настоятельница возвращается, замечает это, останавливается, потом идет дальше, не закрыв двери.

Сцена IV

В лазарете Мария от Воплощения и Врачу изголовья настоятельницы.

Врач. Боюсь, что больше мы ничего не можем сделать... Вы слишком многого требуете от нас, мать моя. Я же не Господь всемилостивый...

Настоятельница смотрит на него и тут же отводит глаза. Она говорит укоризненным тоном и с какой-то ребячливой оживленностью, в которой сквозит плохо скрываемый страх.