Диалоги (о государстве, о законах)

Однако, следуя в этом вопросе Полибию, Цицерон все же иногда отходит от него в сторону. Так, для Полибия круговорот простых форм (ἀνακύκλησις) обусловлен, собственно говоря, единственной причиной — неустойчивостью этих форм. Цицерон же, рассуждая об устоях смешанного устройства, на первое место ставит «великое равенство» (aequabilitas magna) и только потом переходит к «прочности» (firmitudo). Конечно, Цицерон понимает это «великое равенство» достаточно своеобразно. Это, безусловно, не равенство в области имущественных отношений или в смысле равенства способностей, но, скорее, равенство прав, предполагающее, однако, определенную градацию «по достоинству».

Но как бы то ни было, для Цицерона основная причина круговорота простых форм лежит более глубоко, чем для Полибия, — в нравственных устоях государства. Как было в свое время правильно замечено, Цицерон потому и оценивает столь положительно смешанное устройство, что только оно одно, с его точки зрения, способно выразить идею справедливости[846].

Таким образом, Цицерон — по выражению Фогта — отходит от полибиева «биологического» схематизма, особенно в тех случаях, когда он говорит о возможности для политического деятеля влиять на смену государственных форм и даже, в какой-то мере, ее направлять[847]. Кроме того, у Полибия прочность смешанного устройства соотнесена лишь с естественной порой его «процветания» (т. е. опять-таки определяется «биологическими» факторами), тогда как Цицерон допускает в принципе «вечное» существование государства со смешанным устройством. Такого государства ничто не может поколебать или разрушить, если только не какие-то роковые ошибки его руководителей[848].

Своеобразное отношение Цицерона к своим источникам еще более ярко проявляется, если обратиться к вопросу о влиянии Платона. Последнее отнюдь не исчерпывается только теми случаями (кстати сказать, довольно многочисленными), когда сам Цицерон его отмечает и подчеркивает. Более того, оно также может быть прослежено, так сказать, по двум противоположным направлениям: там, где Цицерон следует за своими источниками, и там, где он фактически с ними полемизирует.

Прежде всего принципиально различным оказывается — и об этом уже вскользь говорилось — общее представление о государстве. Если идеальное государство Платона («Полития» и даже, в какой-то степени, «Законы») имеет значение лишь абсолютной (и отвлеченной) нормы, то совершенное государство Цицерона есть построение, пригодное именно для Рима и даже связанное с определенной исторической эпохой. Государство Платона — идея, государство Цицерона — историческая реальность. Исходя из посылки, что res publica есть res populi, Цицерон рассматривает развитие и смену простых форм не вообще, а на примере истории Рима. Основными пороками этих форм, как только что говорилось, являются их «несправедливость», их неустойчивость, и только смешанная форма может считаться и справедливой, и устойчивой, причем эта устойчивость превращается у Цицерона в незыблемость и даже вечность. «Ибо государство, — пишет он, — должно быть устроено так, чтобы быть вечным» («О государстве», III, 23, 34); или: «Я все же тревожусь за наших потомков и за бессмертие государства, которое могло бы быть вечным, если бы люди жили по заветам и обычаям отцов» («О государстве», III, 29, 41). Последнее утверждение является «типично римским» и, в качестве такового, почти locus communis: развитие этой мысли мы находим и у Вергилия («Энеида», I, 269), и у Горация (Оды, III, 5, 30), а по свидетельству Светония — даже у самого Августа (Светоний, «Август», XI, 21).

Выше было сказано, что Цицерон дополнил свой труд «О государстве» вторым сочинением «О законах», следуя образцу в виде платоновых диалогов. К этому, несомненно, можно добавить, что сама литературная форма диалога тоже заимствована у Платона. Однако и на этом примере нетрудно показать своеобразное отношение Цицерона к своим источникам. Так, если в диалоге «О государстве» имеются чисто внешние и формальные «совпадения» с «Политией», то даже и в этих случаях все переделано на «римский лад». У Платона диалог происходит на празднике фракийской богини, в доме у человека, не являющегося даже гражданином Афин, у Цицерона — во время Латинских празднеств, в доме первого гражданина и государственного деятеля Сципиона Эмилиана. Это придает всему диалогу чисто римскую окраску. Платон, как известно, заключает свой диалог апофеозом, в котором выступает некий воин, павший в бою и очнувшийся от десятидневной очевидной смерти; Цицерон дает в заключение беседу между двумя героями Рима и мотивирует ее введение вполне правдоподобным образом, т. е. сновидением. У Платона произведение кончается апофеозом философа, у Цицерона — апофеозом государственного деятеля.