Диалоги об Атлантиде

Сокр. Так видишь ли, какая опасность – и даваемое принимать[174] легкомысленно, и самому молиться, чтобы что-нибудь дано было, когда чрез это молящийся имеет либо получить вред, либо вовсе расстаться с жизнью? Можно бы указать на многих, которые, устремившись к тирании и стараясь, чтобы она досталась им, как бы делали что-нибудь доброе, – чрез тиранию подверглись злоумышлению и лишены были жизни. Я думаю, ты слышал о некоторых недавних событиях[175], что македонского тирана Архелая убил любимый им юноша, любивший тиранию не менее, чем тот любил юношу, – убил в надежде, что он будет властелином и человеком счастливым. Но, удержав власть три или четыре дня, он и сам в свою очередь подвергся злоумышлению от некоторых других и умер. То же видишь ты и на наших гражданах, – ведь это уже мы не от других слышали, а знаем как очевидные свидетели. – Из тех, которые стремились к званию военачальников и уже достигли его, одни и доныне остаются ссылочными вне отечественного города; другие потеряли жизнь; а кто находил свои обстоятельства по-видимому и хорошими, – испытал множество опасностей и ужасов не только во время военачальства, но и после, по возвращении домой, и умирал, осаждаемый клеветниками нисколько не менее, чем неприятелями; так что иные из них желали бы лучше никогда не быть военачальниками, чем испытывать то, что испытали они в военачальствовании. Пускай бы уже опасности и труды служили к пользе, – всё бы это что-нибудь значило: а то совсем напротив. Таким же образом найдешь это и относительно детей. Иные когда-то молились, чтобы у них были дети; но родившие их подверглись несчастьям и величайшим скорбям: потому что одни всю свою жизнь провели скорбно, – так как дети у них всегда были негодные; а у других хотя были и добрые, но они, по несчастью, лишились их, и оттого испытали не меньше горя, как и первые, и лучше хотели бы остаться бездетными, нежели рождать. Впрочем, хотя и эти, и другие многие, подобные случаи весьма явны; однако ж редко найдешь, чтобы кто-нибудь либо отказывался от того, что дается ему, либо, имея получить это чрез молитву, перестал молиться. Многие не отказались бы ни от тирании, когда бы она давалась, ни от военачальства, ни от других вещей, которые более вредны им, чем полезны: напротив, даже молились бы о получении их, если бы они не представлялись сами собою; вскоре же по получении, иногда они поют другое и отмаливаются от того, чего прежде просили. Итак, я недоумеваю, не вовсе ли напрасно люди винят богов, говоря, что от них посылается им зло, тогда как надлежало бы сказать, что они, сверх своего жребия, навлекают скорби сами на себя дерзостию[176], либо неразумием. Поэтому, Алкивиад, должно быть, умен был тот поэт, который, имея у себя, видно, каких-нибудь неразумных друзей и замечая, что они делают то, и молятся о том, что хотя и нравилось им, а было нехорошо, вознес молитву за всех их вообще и говорил так:

Царь Зевс! молим тебя мы, или не молим, – даруй нам
Доброе только, зло ж удержи, хотя б и молились[177]

.

Мне кажется, поэт говорит хорошо и осторожно; а если ты можешь сказать что-нибудь напротив, – не умолчи.

Алк. Трудно, Сократ, противоречить тому, что сказано хорошо. Нет, я размышляю о том, скольких зол причиною бывает человеческое неведение, когда мы от этого неведения, по-видимому, мимо собственного сознания, и делаем, и – что всего хуже – вымаливаем самим себе величайшее зло. Между тем никто не думает об этом; напротив, в отношении к этому-то – вымолить самому себе наилучшее, а не наихудшее – всякий почитает себя способным. Это, по правде сказать, более походит на заклинание, чем на молитву.

Сокр. Но, может быть, какой-нибудь человек помудрее меня и тебя, почтеннейший, скажет, что мы несправедливо говорим, без причины порицая неведение, если не прибавим, что оно в отношении к некоторым вещам и к состоянию некоторых людей есть добро, а в отношении к другим – зло.

Алк. Как ты говоришь? не так ли, что иной вещи иному человеку, в известном состоянии находящемуся, лучше не знать, чем знать?

Сокр. Мне кажется. А тебе нет?

Алк. Да, клянусь Зевсом, нет.

Сокр. Впрочем я не представляю, что ты захочешь то же сделать в отношении к своей матери, что сделали, говорят, Орест, Алкмеон, и другие подобные им.

Алк. Говори лучше, ради Зевса, Сократ.

Сокр. Не тому, Алкивиад, кто сказал, что ты не захочешь сделать себе этого, надобно приказывать говорить лучше, а гораздо скорее – тому, кто говорит противное. Если это дело кажется тебе столь ужасным, что и говорить о нем так не годится; то думаешь ли, что Орест, если бы он был умен и знал, что́ лучше делать ему, дерзнул сделать нечто такое?

Алк. Нет.

Сокр. Да и никто, думаю, другой.

Алк. Конечно нет.

Сокр. Следовательно, незнание наилучшего и не знать, что́ есть наилучшее, как видно, будет злом.

Алк. Мне кажется.