Диалоги с Евгением Евтушенко

Может быть, это было невозможно просто исторически, кто знает? Но я жалею, что Советскому Союзу мы сами не дали шанса превратиться в нечто другое, в другое политическое образование. Я считаю, что можно, не возвращаясь к имперским взаимоотношениям – это и не нужно, и не получится, – но вернуться, возродить общее культурное пространство. Мы столько вместе всего испытали! Товарищ Сталин был большим интернационалистом, когда сажал. Замечательные грузинские поэты погибали – тот же Чабуа Амирэджиби…

Волков: Тициан Табидзе, Паоло Яшвили…

Евтушенко: Вот украинские националисты говорят о голодоморе – а что, у нас голода, что ли, не было, в России? У нас был общий враг – бюрократия сталинского типа, которая искажала само понятие «дружба народов», но она тем не менее существовала, эта дружба! Это разве был неискренний фильм, про грузина, который воевал…

Волков: Да-да, «Отец солдата», с Серго Закариадзе в главной роли.

Евтушенко: Замечательный Серго Закариадзе! И картины, которые были сделаны во многих республиках, становились общими. Советскими! Их смотрели везде. И просто жалко, что столько хорошего было потеряно. Хотя что-то мы пытаемся сейчас возродить, потому что не можем не чувствовать себя родными людьми.

Волков: Это очень сложная проблема. Я вырос в Риге, с детства знал латышский язык. Учился в латышском классе в латышской школе, и, кстати, с похвальной грамотой окончил. Я хорошо знал настроения латышской интеллигенции – элиты культурной Латвии. Уже тогда, в 1960-е – начале 1970-х годов, о русских иначе, как «русские оккупанты», не говорили. Говорили и похлеще – «русские свиньи». И настроения были очень в этом смысле радикальные. Поэтому для меня всё последующее развитие событий было совсем не сюрпризом. Сейчас, когда я разговариваю со своими латышскими друзьями, я вижу как бы две тенденции. Одна представлена Раймондом Паулсом, с которым я в одной музыкальной школе учился в Риге: я поступал туда, а он ее оканчивал. Паулс как раз говорит и совершенно этого не стесняется, что с распадом Советского Союза были нарушены очень многие культурные связи, – то есть именно о том, о чем говорите вы. А с другой стороны, я знаю латышских художников и композиторов, которые до сих пор о советском иначе как о периоде русской оккупации не говорят, и их мечта – избавиться от этого наследия и перейти на совершенно иные – европейско-атлантические рельсы. Что из этого получится – никто не знает. И даже они не знают. Но они этого хотят.

Евтушенко: И одновременно тот же Раймонд Паулс написал недавно пятнадцать песен с моими словами. Это же целый мир – пятнадцать новых песен! И мы устроили огромный вечер моей поэзии на его музыку, я читал свои стихи, и зал был наполовину латышский, наполовину русский, битком набитый зал. Люди аплодировали, меня обнимали…

Волков: Может быть, решающим аргументом в итоге станут даже не собственно культурные моменты в строгом смысле этого слова, а нечто более широкое, что включает в себя и элементы культуры, и элементы, как ни странно, коммерции. Скажем, наилучшими клиентами-туристами в современной Латвии, в Юрмале, считаются сейчас русские. Русские туристы меньше всех торгуются, больше всех оставляют чаевых, с ними удобнее всего иметь дело. И поэтому владельцы небольших бизнесов – кафе, ресторанчиков курортных, обслуживающий персонал в срочном порядке, даже те из них, кто уже подзабыл, опять учат русский язык. И с величайшей готовностью ожидают туристов из России. Может быть, с этой стороны наступит и какая-то новая интеграция культурная…

Евтушенко: Да, но, помимо всего прочего, существует искусство, искусство само по себе, в котором есть нечто объединяющее. Я все-таки не хотел бы ставить знак равенства между культурой и коммерцией.

Волков: Но если у того же Раймонда Паулса распродается большой зал в России, это как-то влияет на его отношение ко всему культурному процессу, не так ли?

Евтушенко: Потому что его любят, его музыка обнимает людей, объединяет их. И моя поэзия, простите, такая же. И не все люди забывают, какие стихи я писал и тогда, и сейчас. Они знают, что я остался тем же самым человеком, я тот же самый Женя Евтушенко, который никогда не призывал оккупировать кого-нибудь или что-нибудь. В этом дело! Искусство может играть огромную роль в объединении человечества. Я, например, безумно тоскую по Грузии. Безумно тоскую! Я столько их переводил, всех переводил! Со столькими грузинами и дружил, и дружу сейчас. Любой культурный грузин знает вот эти стихи:

О, Грузия, – нам слезы вытирая,
Ты – русской музы колыбель вторая.
Про Грузию забыв неосторожно,
Поэтом быть в России невозможно.

Они перепечатываются во всех моих книгах, но, поверьте, есть люди, которые помнят эти стихи и в Грузии.