Диалоги с Евгением Евтушенко

Еще до этого я шел по улице Кельна – и вижу: в витрине магазина – книга Гроссмана, которую я так хотел достать! У меня были очень хорошие отношения с Семеном Липкиным, и я просил, чтобы он помог мне ее достать.

Волков: Это Липкин спрятал один экземпляр книги Гроссмана?

Евтушенко: Да, но тогда он сказал: «Я не знаю, у меня ее нет…» Короче говоря, я иду по улице Кельна – и рядом с тем отелем, в котором жила вся советская делегация, в белом, неиллюстрированном варианте стоит в витрине магазина «Жизнь и судьба»!

Волков: По-русски?

Евтушенко: По-русски! Это было первое издание! Его специально выпустили к приезду советской делегации! И, поскольку мы были с Быковым очень близки, я единственно кому сказал о том, что купил Гроссмана, это ему. И он попросил у меня на ночь эту книгу почитать. Не спал, читал всю ночь, а потом еще одну ночь.

Волков: Писатели, чтобы прочесть книгу, должны были ехать за границу!.. Это сейчас невозможно себе представить!

Евтушенко: Так и я бессонно читал ее, я не мог оторваться! И я сказал: «Вася, а почему ты себе не купишь?» – «Ну, Жень, ты что, не понимаешь, что со мной сделают, если у меня ее найдут?! Я ведь все-таки член партии – меня же сотрут в порошок, если узнают». И меня это потрясло! Потому что Быков был для меня символом бесстрашия. Фронтовик! Очень хороший человек, без страха и упрека! И вдруг я увидел, что он просто-напросто боится. Вот такое было время.

А я провез книгу в Москву. Может быть, это был первый экземпляр книги Гроссмана, который приехал в Москву. И Семену Липкину потом я все-таки шепнул: «А у меня есть „Жизнь и судьба“ Гроссмана…»

Волков: И как он отреагировал, помните?

Евтушенко: «Женечка, я это не комментирую», – вот что он мне сказал. Ну правильно себя вел, опытный человек…

Что меня, конечно, потрясло больше всего у Гроссмана…Все-таки для нашего поколения самое страшное был фашизм. И этот разговор комиссара с немецким идеологом… не помню, как его фамилия. Это меня просто потрясло! Когда гестаповец спокойно так говорит: у нас очень много общего, вообще-то говоря, мы близки. Вот до этого я никогда не доходил. Не доходил! И я в первый раз подумал: вот ведь в чем дело. Жестокость – одно из проявлений фашизма, это его trademark[52]. И то же с коммунизмом. Потом я вспомнил – я уже тогда читал «Крутой маршрут» Евгении Семеновны Гинзбург, – я вспомнил потрясшую совершенно меня историю, как немецкая коммунистка-коминтерновка показывала Евгении Семеновне следы от зажигалок, которые были сделаны в Германии гестаповцами, а потом в нашем НКВД. А уже после я вспомнил вдруг, как однажды моя тетя Ира сказала: «Так это же фашисты! Они только называют себя коммунистами. Мало ли как они себя называют…» Тетя Ира много мне говорила шокирующих вещей, когда я стал про это думать. Эти люди использовали идею, которая мне так нравилась, – идею социализма, коммунизма. Я о коммунизме еще мальчишкой прочел, и мне так понравилось! Во-первых, что не будет государств…

Волков: Богатых и бедных…

Евтушенко: Да, без богатых и бедных! Ведь бедность я видел, видел, до чего она доводит людей даже хороших – иногда до преступлений, воровства, убийств… И эти мысли меня начали дико мучать, кошмарно мучить.

Я помню, мы шли как-то с Вознесенским – мы уже были известными поэтами, нас впервые пригласили не для проработки в ЦК комсомола, а для такого хорошего разговора. И представьте, что они нам предложили! Сейчас, они говорят, проводится борьба против хулиганства. И вот очень хорошо было бы, чтобы два таких знаменитых поэта с повязками дружинников просто прошлись бы в центре, чтобы люди увидели, что они тоже принимают в этом участие. И я никогда не забуду, как одна девочка, увидев нас – наверняка мы были ее кумирами – с этими красными повязками дружинников, вдруг сказала: «Как, вы дружинники?!» – и, потрясенная, остановилась. И мы с Вознесенским переглянулись и бросили эти повязки в мусорную урну. Одновременно! Потом я написал стихотворение «Две красные повязки». Вот такая история. Представляете, какие примитивные были люди, которые решили, чтобы мы так помогали родине? Они же говорили, что это родине надо помочь!

Волков: А кстати, зачем было создано движение дружинников, как вы считаете? Готовили какую-то вспомогательную милицию, чтобы бунты подавлять?

Евтушенко: А мы увидели, как их использовали, – когда начали разгонять чтения у памятника Маяковскому. Там веснушчатый какой-то суворовец читал стихи Маяковского. Ранние. Из первого тома. Я уж не помню, что он читал. Дружинники и его тоже запихали в черный воронок – они просто запихивали всех не глядя! Я написал потом письмо в его защиту. В ЦК, по-моему, написал.

Волков: Потом дружинники резали широкие или, наоборот, узкие брюки – когда партия решала, какие именно брюки хороши.