Диалоги с Евгением Евтушенко

Евтушенко: Это было какой-то дикостью! Папа когда-то пригласил меня в ресторан в гостинице «Советская». И его не пустили, потому что у него не было галстука. И он мне тогда рассказал историю, как в свое время его, наоборот, исключили из комсомола за то, что он носил галстук. Представьте себе, это считалось буржуазной отрыжкой. И как всё это было формально, ритуально! Всё это начинало уже выглядеть как какая-то пародия… И потом, я вам скажу, всё меньше и меньше уже становилось людей, у которых при слове «революция» действительно возникала какая-то искренняя эмоция. Если говорить о политике, то я, пожалуй, последний человек, у которого иногда вспыхивали какие-то искорки. Они были смешные, эти моменты, потому что я уже увидел правду.

У меня было стихотворение «Монолог бывшего попа, ставшего боцманом на Лене» – это 1967 год. Знаете его, нет?

Волков: Конечно!

Евтушенко:

Но я сквозь внешнюю железность
у них внутри узрел червей.
Всегда в чужую душу лезут
за неимением своей.
<…>
И понял я: ложь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.

Вот какие я стихи написал. И они были напечатаны, между прочим, в газете «Неделя», это приложение к «Известиям». Люди обалдели просто: как это можно было напечатать! Это для меня новое было стихотворение. Потому что я увидел, что эти люди сами ни во что не верят. Думаю, что я вызывал очень большое раздражение у таких людей, как Шелепин, Семичастный[53] и т. д. И именно потому, что во мне брезжили еще какие-то идеалы. Журнал «Молодая гвардия», Саша Макаров был главным редактором его, в 1960-м напечатал мою поэмку «Считайте меня коммунистом!». И когда я написал там:

На этой войне сражаюсь я,
Победы трудные одерживая.
Это – моя Гражданская,
Это – моя Отечественная… —

Саша сказал, что я призываю к войне с партией. В какой-то степени он угадал. Да, призываю – с бюрократией партийной, а не с мамой моей, идеалисткой-коммунисткой. А уже после я писал:

Когда мужики ряболицые,
папахи и бескозырки,
шли за тебя,
     революция,
то шли они бескорыстно. <…>

Начиналось с этого. И мне это очень важно!

Им,
кто юлит, усердствуя,
и врет на собраньях всласть,
не важно,
     что власть Советская,
а важно им то,
     что власть.

Вот, им нужна только власть! Я пришел к этому своим умом. Я увидел этот страшный цинизм. Я узнал их секрет. Я догадался об этом!

Танки в Праге

Евтушенко: Для меня вторжение в Чехословакию в 1968-м было так же страшно, как для многих диссидентов. Хотя и они разные были. Кто-то из них испытывал гнев, а некоторые, как, например, Александр Исаевич Солженицын, думаю, испытывали какое-то даже злорадство. Когда в Прагу вошли наши танки, это подтвердило его теорию – вы же помните, он говорил: это неизбежно, это красная чума, которая поползет по земному шару.

Волков: Он говорил позднее и о том, что третья мировая война уже идет и она проиграна Западом.

Евтушенко: А для меня как для идеалиста-социалиста это был просто конец. Я никогда не был так близок к самоубийству, как тогда, вот поверьте! Я помню, как мы сидели у Бори Балтера, писателя, дома, в Коктебеле. Это был, по-моему, его день рождения. И мы все – Вася Аксенов, Боря, Толя Гладилин, кажется, тоже был – праздновали. И говорили о том, что случится сейчас в Чехословакии. Потому что напряжение там нарастало.

Волков: Я помню очень хорошо ту атмосферу, когда все ожидали, что произойдет. Но никто не думал, что они решатся на вторжение.

Евтушенко: Ну да, никто не думал! Неправда, что никто не думал. Все, кто сидел за столом, кроме одного человека – меня, – все это думали! И Боря Балтер, очень порядочный человек, сказал: «Дорогой Женя, я бы очень хотел не верить в это…» Я тогда, помню, говорил: «Это невозможно! Все-таки братская страна… А как же идеи социализма? И что такое социализм с человеческим лицом? А какой может быть другой социализм? Разве социализм вообще может быть…»

Волков: Со звериным лицом?