Диалоги с Владимиром Спиваковым

– Потому что меня зовут Леонард Бернстайн! – отчеканил он.

Концерт прошел с огромным успехом. Я много раз выходил на поклоны. А после выступления раздается стук в дверь моей артистической комнаты, и заходит Бернстайн:

– Владимир, я знаю, что у тебя есть оркестр «Виртуозы Москвы». Я хочу подарить тебе мою палочку на память об этом концерте. У тебя золотое сердце, золотые руки и золотая голова. Теперь мы друзья.

С такими словами он меня обнял и ушел. Я закрыл за ним дверь на ключ – и разрыдался.

ВОЛКОВ: У меня сложилось впечатление, что жизненной драмой Бернстайна был конфликт между композиторской деятельностью, дирижерской и пианистской.

Казалось, что дирижерская деятельность его отвлекает и мешает ему реализоваться как композитору. Бернстайн был во многих отношениях выдающимся композитором, его «Вестсайдскую историю» знает весь мир. Но он хотел другой славы – серьезного классического композитора. Был такой музыкальный критик Гарольд Шонберг в газете New York Times. Пока Бернстайн руководил Нью-Йоркской филармонией, тот писал о нем исключительно разгромные статьи. Бернстайн после концерта разворачивал газету с очередной критикой в свой адрес и приходил в такую ярость, что мял и рвал бумагу в клочья.

СПИВАКОВ: Чему ты удивляешься – сердце художника соткано из тонкой материи, потому так легко оно и рвется. Его духовным завещанием были «Чичестерские псалмы», потрясающее сочинение, которым я дирижировал. Там есть часть с очень специфичным ритмом, на семь. Слушая ее, я всегда вспоминаю его слова: «Любого идиота можно научить дирижировать на семь, но должна еще быть музыка между этими семью долями».

Альфред Шнитке. «Воплощенная мечта композитора»

ВОЛКОВ: Одной из знаковых фигур в культуре нашего времени был композитор Альфред Шнитке. Нам обоим посчастливилось с ним общаться. Расскажи историю посвящения тебе произведения Шнитке «Пять фрагментов по картинам Босха».

СПИВАКОВ: Я никогда ни о чем никого не просил, особенно чтобы мне посвящали сочинения – ни Арво Пярта, который посвятил мне «Зеркало в зеркале», ни Исаака Шварца, ни Родиона Щедрина, ни Вячеслава Артемова. Живу в этом смысле по Булгакову: «Никогда ничего не просите. Сами предложат и сами все дадут…» С Альфредом Шнитке у меня тесной дружбы никогда не было. Так сказать, чай пить я не ходил к ним – ни к нему, ни к его милейшей жене Ирине, которая трогательнейшим образом ухаживала за ним до последних часов и минут и с которой теперь дружит Сати.

Однажды я позвонил Шнитке по телефону и попросил разрешения сделать транскрипцию «Сюиты в старинном стиле», которая была написана для скрипки и фортепиано, переложить это произведение для камерного оркестра. Он ответил: «Да, конечно, попробуйте, Володя». Я позвонил через некоторое время и сказал: «Вы знаете, Альфред, мне кажется, что там в одной части не хватает трех или четырех тактов. Можно я ни в коем случае не досочиню „от себя“, а возьму ваши же аккорды перед последней частью и перенесу их в начало?» Он сказал: «Я должен подумать». Думал он долго, слишком долго, а я взял и исполнил сюиту в Германии. Спустя некоторое время он мне позвонил и одобрил этот вариант.

Такой же случай, кстати, у меня был с Джоном Тавенером, замечательным английским композитором. Я дирижировал английскому музыканту – виолончелисту Стивену Иссерлису. Когда он сыграл, я предложил ему один фрагмент интерпретировать несколько иначе. Он отказался. Но неожиданно на эту запись пришел сам композитор Джон Тавенер, огромного роста и экзотического вида человек, такой, чуть аристократичный хиппи, как это ни парадоксально звучит. Длинные волосы, расстегнутый ворот, огромный золотой крест на груди, как у епископа. Он же был православный. Когда мы закончили запись, я чувствовал какую-то неуспокоенность, дискомфорт. И обратился уже к нему: «Господин Тавенер, поскольку вы не Бетховен, у которого спросить уже нельзя, можно ли попробовать одно место из вашего сочинения записать так, как я его слышу?» И попросил Иссерлиса сыграть. Виолончелист с очень недовольным лицом сыграл как я хотел. После чего из аппаратной звукорежиссера раздался голос композитора: «It has to be only like this!»[3]