Диана де Пуатье

Разумеется, в этом восхождении ко всей полноте власти Генрих мог рассчитывать на советы и дружбу коннетабля. А чтобы с честью преодолеть препятствия и обойти ловушки двора, у него была опытная союзница в лице Дианы. Даже в худшие минуты соперничества с герцогиней д’Этамп любовница дофина умела весьма ловко пускать в ход припрятанные козыри. Будучи придворной дамой королевы и родственницей дофины, она опиралась на свой древний род и постоянно это подчеркивала, гордо подписываясь именем де Пуатье. Не позволяла она забывать и о своем родстве с семейством де Брезе. На всех геральдических эмблемах Диана приказывала изображать перевернутый гаснущий факел — символ ее вдовства, и делать надпись, выражающую ее верность усопшему: «Qui те alit те extinguit» («Кто питает меня, тот и гасит»). Этот образ изящно намекал на королевскую саламандру, которая и питает и гасит огонь. Что до огня самой Дианы, то он мог быть лишь супружеской любовью. А вот Генрих же, в отличие от своей возлюбленной, и не думал что-либо скрывать. Монограмма, которую дофин приказывал изображать повсюду — в вышивке на одежде, в чеканке на оружии, на переплетах книг и в декоративных мотивах своих апартаментов, — как будто бы являла собой символ его брака с Екатериной: две заглавные буквы «С» внутри буквы «Н», соединенные и элегантно развернутые в разные стороны, в овале, разделенном поперечной чертой, прорезающей вертикальные линии буквы «Н». При этом литеры начертаны таким образом, что, пересекаясь с вертикалями «Н», «С» превращаются в «D», первую букву имени Дианы. Поистине то было шедевром двусмысленности, поскольку супруга, любовница и любовник оказывались тесно сплетены и заключены в единое пространство. Чуть позднее другой символ воплотит образ триединства, которое представляла собой семья дофина: пересечение трех букв одинаковой величины, отображающее равенство каждого из троих и их взаимную привязанность.

По сравнению с этой исступленно-страстной символикой личная эмблема дофины выглядела очень скромно. Она представляла собой посланницу богов Ириду, раскинувшую в небесах радугу. Эту изящную сцену поясняла надпись: «Она несет с собой радость и надежду».

И в самом деле, Екатерина, третий член тайного тройственного союза, играла роль посланницы, вечно снующей между небом и землей. Она всем льстила и увивалась вокруг каждого — короля, королевы, фаворитки, сановников и коннетабля. Она вечно улыбалась и хотела понравиться. А вечером передавала Диане сведения, добытые за день. Дофина готова была смириться с чем угодно, лишь бы упрочить свои позиции в будущем: охотно позволяла мадам де Брезе действовать под прикрытием любовника, командовать и управлять домом и даже блистать на празднествах, как если бы это она была истинной дофиной.

Естественно, наблюдая все это, герцогиня д’Этамп задыхалась от ярости. Фаворитка короля чувствовала себя ущемленной и отодвинутой на второй план. Обороняя собственные позиции, она задумала соблазнить юного брата Генриха, герцога Карла Орлеанского. В отличие от дофина тот не познал прелестей испанского плена и в 17 лет отличался обаянием, легким характером, веселостью и блеском. Анне д’Этамп не составляло труда подпитывать предпочтение, оказываемое ему отцом. А чтобы обеспечить будущность молодого человека, фаворитка, до сих пор поддерживавшая партию войны, вдруг стала высказываться за примирение с Карлом V, поскольку герцог Орлеанский от этого только выигрывал. Женись Карл на дочери императора и получи в приданое королевство Нидерланды или герцогство Миланское, дофину пришлось бы с ним считаться, а Диане — волей-неволей вести себя осторожнее^[213].

Герцогиня не только старалась склонить короля к подобной политике, но и вела тайную подспудную войну против соперницы. Понимая, что возраст — наиболее уязвимая точка Дианиной брони, фаворитка до бесконечности разыгрывала эту карту. Она заявляла, будто родилась в тот день, когда вдова великого сенешаля праздновала свадьбу, хотя на самом деле их разделяло всего девять лет. В окружении герцогини Диану называли «Старухой».

Некий поэт из Шампани, Жан Вультэ, получив щедрую мзду от мадам д’Этамп, сочинил на латыни сатиру «ln Pictaviam anum aulicam» («Против Пуатье, придворной старухи»). Тщетно, писал он, мажет она лицо румянами, напрасно вставляет искусственные зубы и красит седые волосы^[214]. Вывод был ужасен:

Раскрашенная наживка не притягивает дичь.
И даже если бы ты купила все, необходимое женщине,
Не добилась бы от любовника желаемого,
Потому что надо быть живой, а ты уже мертва.