Диана де Пуатье

Эта часть церемонии — единственный момент во время мессы, когда дамы выполняют квазилитургические обязанности. Их избрание, как и выбор пэров при коронации короля, — знак высочайшей милости. Диана де Пуатье, оказавшаяся в числе счастливых, удостоилась тем более высокой чести, что рядом с ней стояли две дочери, тоже вознесенные на самую вершину аристократической иерархии, к самому трону королевы. Таким образом, миропомазание Екатерины Медичи стало и триумфом Дианы. С притворной скромностью герцогиня де Валентинуа в элегантных черно-белых одеждах — цветах ее вдовства, но также и цветах короля — величаво плыла к главному алтарю, с хорошо продуманной медлительностью мимо ложи с зашторенными окнами, откуда, как ей было известно, наблюдал король. После финального благословения кортеж вновь собрался за спиной коннетабля и вернулся в аббатство. Один из герольдов-щитоносцев воскликнул: «Щедрость!», а казначей королевы начал швырять в сторону толпы, собравшейся в нефе, золотые и серебряные монеты.

За миропомазанием королевы 16 июня последовал торжественный вход короля в Париж^[362]. Начинался он, как и лионский, процессиями представителей разных ремесел и чиновников, а затем последовал большой королевский парад во главе с коннетаблем и двумя маршалами, Жаком де Сент-Андре и Робером де Ла Марком, зятем Дианы. Второй ее зять, Клод де Майенн, обладал привилегией вместе со своим братом Омалем идти подле короля вместе с принцами королевской крови.

Вдоль пути следования королевского кортежа изобиловали символы, напоминавшие об узах, что связывают суверена с народом. Это и галльский Геракл у ворот Сен-Дени, и Юпитер возле фонтана Понсо, и Франция, торжествующая над фавнами перед церковью Сен-Сепюлькр. Разумеется, убранство фонтана, установленного у стены кладбища Невинных младенцев, могло содержать деликатный намек на Диану. Но если античные туники нимф ручьев и напоминали одеяния спутниц богини, приветствовавших двор в Лионе и Риме, то на этом сходство кончалось. На мосту Нотр-Дам фигуры Солнца и Луны — короля и Дианы — сопровождал образ Ириды, посланницы богини Юноны, чей атрибут — радугу — королева Екатерина повелела начертать на своем гербе.

Возможно, парижские эшевены нарочно проявили осмотрительность в воплощении особ королевской триады. Впрочем, на следующий день после торжественного входа короля в столицу тот же путь проделала королева, и в ее свите можно было увидеть Гизов, Монморанси и Диану. Коннетабль скакал верхом рядом с королевской каретой, а Диана — на белой кобылице — в восьмом ряду. Перед ней ехала герцогиня д’Омаль, а следом — «Мадемуазель» Диана Французская. Супруга маршала де Ла Марка, будучи первой фрейлиной королевы, опережала десять дам из знатнейших семейств.

Желание парижан поберечь чувствительность королевы проявилось и в убранстве ристалищ, подготовленных для турниров у дворца Турнель. Королевскую трибуну украшали буква «Н» и двойное «С», хотя всадники въезжали во двор под триумфальной аркой в форме гигантской «Н», усеянной полумесяцами и другими «Н», пересеченными двойными «D».

Вступление в Париж совпало с ужесточением королевской политики. Генрих II решил покончить с протестантами: главным инструментом их преследования стала созданная в Парижском парламенте Огненная палата. Вскоре оправдание виновников водуазской резни барона д’Оппеда и Антуана де Ла Гарда, капитана Полена, ознаменовало окончательный поворот Короны к репрессивной политике, которую поддерживала Диана. Дабы недвусмысленно выразить свое мнение, она участвовала в торжественной процессии 4 июля, завершившей парижские празднества, и присутствовала при поджигании костров, уготованных еретикам. Одним из протестантов, которым предстояло сгореть на глазах короля, был портной, принадлежавший к ее собственному дому. За несколько дней до того Генрих присутствовал при допросе его епископом Маконским Пьером де Шателем. Диана попыталась выступить в защиту своего челядинца и в ответ услышала от него сокрушительную отповедь: «Довольствуйтесь тем, мадам, что отравили всю Францию, но не пытайтесь смешивать яд свой и грязь с такими святыми вещами, как истинная религия и правда Господа Нашего Иисуса Христа». Король не простил оскорбления и предал этого человека суду за преступление против религии. Сохранив мужество до самого конца, портной так и не изменил своей вере. Когда с вершины костра он заметил Генриха II, то вперил в него такой пристальный взгляд, что королю пришлось покинуть окно, откуда он наблюдал за происходящим. Эта сцена настолько смутила монарха, что образ казненного преследовал его повсюду и несколько ночей подряд его терзали кошмары^[363].