Диана де Пуатье

Генрих уклонился от прямого ответа: «Тут нет никакого зла, сударыня, я пришел всего лишь ради приятной беседы». Эти слабые возражения свидетельствовали о крайнем смущении короля и ставили Диану в наиболее выгодное положение. Она почувствовала, что может этим воспользоваться. И тут ее гнев обрушился на коннетабля: «А вы? Неужто вы настолько злы, что не только попустительствуете греху, но и толкаете короля к подобным поступкам! И не стыдно ль вам так оскорблять господ Гизов и меня, притом сколь ревностно содействовали мы вашему успеху во мнении его величества!» Диана осыпала Монморанси проклятиями. Она более не желала слышать от него ни единого слова. Запретила показываться на глаза. Король робко пытался успокоить возлюбленную, но она кричала, что гнусный поступок коннетабля наносит вред самой Короне. Разве не может случиться, что, когда речь зайдет о браке дофина с Марией Стюарт, принц отвергнет этот союз, сославшись на то, что девушку воспитывала потаскуха?

Король вдруг осознал, что рискует настроить против себя Лотарингский клан, и принялся настоятельнейшим образом умолять Диану ничего им не рассказывать. Та, естественно, и не думала признавать, что именно они и обнаружили его тайну. Куда выгоднее было представить своих союзников невинными жертвами.

Слишком верный дружбе, чтобы надолго лишиться общества Монморанси, одного из творцов Булонской победы, король вскоре попытался примирить герцогиню и коннетабля. Но, несмотря на скандал, он не покинул и леди Флеминг. Просто в течение нескольких дней Генрих чередовал визиты к шотландке с посещениями супружеской опочивальни. Екатерина выиграла от этой истории, получив раскаивающегося мужа, от которого понесла в декабре, почти одновременно с Джейн Флеминг: в свое время шотландка родит сына и назовет его Генрихом в честь отца, а случится это весной 1551 года, незадолго до рождения нового законного сына Генриха и Екатерины — Эдуарда-Александра, плода королевских стараний загладить вину перед женой и Дианой^[374].

По свидетельству Брантома, Джейн Флеминг не могла скрыть торжества: «Я сделала все, что могла, и так хорошо, что, благодарение Богу, забеременела от короля, чем безмерно счастлива, ибо усматриваю в том великую честь. И я могла бы сказать, что королевская кровь имеет, уж не знаю, какой более пленительный и лакомый вкус, нежели любая другая, настолько хорошо я себя чувствую, не говоря уже о всяких милых маленьких подарках, которые из сего проистекают». Но как бы Джейн ни гордилась своим положением, удачи оно не принесло: Диана и королева дали ей возможность родить, а потом добились изгнания от двора, где, однако, остался маленький бастард Генрих де Валуа. Последний стал шевалье д’Ангулемом, великим приором Франции, и воспитывался вместе с прочими королевскими детьми^[375].

Вскоре после того как обнаружилась связь короля с шотландкой, весь двор по высочайшему приказу отбыл в Руан: этот дорогой Диане город Генрих избрал для празднования Булонской победы над англичанами.

Король прибыл на место 27 сентября в сопровождении королевы, принцев и принцесс. В числе последних была и Диана с дочерьми^[376]. В пригороде Сен-Север 1 октября началось традиционное дефиле представителей разных ремесел, клерков, буржуа и членов магистратуры. Носильщики, наряженные как античные воины, передвигали макеты фортов, отвоеванных у англичан. «Колесница Славы» являла собой аллегорическое изображение победы короля. На троне второй колесницы восседала «Веста, богиня религии», а за ней следовал гигант-носильщик со статуей Пресвятой Девы, дабы напомнить всем о восстановлении святилища в Булони. Наконец, «Колесница Счастливой Судьбы» везла двойника Генриха II в окружении детей. За ними на коне ехал молодой человек, выбранный за внешнее сходство с дофином Франциском.

Так Руан подчеркнул истинно патриотические ценности — религию и семью. Живые картины, которыми далее восхищался король, — «Аполлон и Музы», «Геракл», «Бразильцы на берегу Сены», «Морское сражение», «Благие деяния короля-законодателя», — прославляли Францию, мировую монархию, мать искусств, воинской доблести и законов. В последней сцене превозносился «Апофеоз, или Канонизация Франциска I». Само собой, если в этой сцене изображался его отец, Генрих мог усмотреть и намек на самого себя, явленного в образе монарха в окружении двух персонажей: Достопамята (воспоминание о добрых и добродетельных поступках) и нимфы Эгении — «тайной советницы, — как говорилось во вводной брошюре, — римского короля Нумы Помпилия». Эта фигура многомудрой девы могла быть аллегорическим воплощением Дианы, которая таким образом из скромных фавориток возносилась до положения августейшей вдохновительницы престола.