Диана де Пуатье

Церемония состоялась в Сен-Дени 10 июня 1549 года. Объяснила ли она, наконец, миру, кто действительно являлся значительной фигурой? Показала ли то превосходство, которым обладала супруга Христианнейшего короля, мать дофина Франции? Ничуть. Герцогиня де Валентинуа шествовала в одном ряду с принцессами крови, одетая так же, как и королева, — в парадное платье в античном стиле и средневековую мантию из горностая. Именно она заняла место на большой трибуне рядом с Его Величеством. Во время приношения именно она держала свечу, а ее дочь, супруга герцога Майеннского, вино, в то время как ее другая дочь, герцогиня Бульонская, занималась сбором приношений.

Более того: чтобы королева могла освободиться от тяжести короны, в церемониале было предусмотрено, что в какой-то момент этот массивный золотой предмет, усыпанный драгоценными камнями, нужно было снять с головы августейшей персоны и положить на подушечку. Госпожа Майеннская, удостоенная чести выполнить этот акт, взяла и совершенно естественным образом положила символ королевской власти к ногам своей матери.

Корона под охраной фаворитки! В святейшем соборе! Генрих был настолько набожен, что воздерживался от конных прогулок в воскресенье. «Его Величество не пренебрегает исполнением всех требований религии, — писал Контарини. — Он ходит на мессу каждый день, в праздничные дни слушает вечерню и в разное время года участвует в религиозных процессиях…» Какую сделку этот совестливый король совершил с Небом, чтобы сделать законной свою супружескую измену и, в некотором роде, освятить ее перед Богом? Даже сам Людовик XIV не дерзнул пойти на это.

Церковь, на самом деле, была более покладистой по отношению к принцам в XVI, чем в XVII веке. Кардинал Дю Белле, когда в Риме проходили торжества по поводу рождения одного из королевских детей, порадовал своих гостей зрелищем шествия нимф:

«У главной из них, самой статной и высокой, представлявшей Диану, надо лбом сверкал серебряный месяц, белокурые волосы были рассыпаны по плечам, а на голове вплетены в лавровый венок, унизанный розами, фиалками и другими прекрасными цветами».¹³⁶

Эта терпимость к подобным преступным нравам никоим образом не распространялась на вопросы доктрины, и Диана, вероятно, считала, что смоет с себя пятно греха, став еще более непреклонной противницей приспешников Кальвина.

***

Сейчас рассматриваемая нами эпоха поражает прежде всего тем, что она позволяла сосуществовать роскоши и мучениям, ужасам и красоте. Кажется, что в то время крики жертв постоянно вторили смеху придворных, а блеск праздников смешивался с полыханием костров.

Летом 1549 года король, наконец, милостиво простил жителей Бордо, но преследователи протестантов все так же продолжали свирепствовать. Дело было не в том, что Генрих уже выработал свою политическую позицию при решении этой проблемы, или что он против своей воли, как и его отец, уступил требованиям государственной необходимости. Искренне удивлявшийся заблуждению протестантов, «он считал ересь злом одной страны, индивидуальным и, так сказать, традиционным, сходным с преступлениями против общего права».¹³⁷ Ненависть какого-нибудь человека к Лютеру и Кальвину он не считал достаточным поводом для снисходительного к нему отношения. Фанатизм кардинала Турнонского не уберег его от немилости Генриха, который ненавидел этого министра. Более того: тех, на чьих плечах лежала ответственность за истребление вальденсов, губернатора Прованса, Гриньяна, и президента парламента д'Оппеда, под этим предлогом одного — лишили должности, а другого — отправили в тюрьму.

Тем временем Реформация проникала во все слои общества. Вслед за философами, поэтами и теологами простые люди становились страстными последователями идей протестантизма. Кальвинисты появлялись везде: во дворцах, в лавках, в деревнях. Один из них нашелся даже среди работников портного Его Величества. Кардинал де Гиз, рассказав об этом Диане, подсказал ей внушить королю мысль о богословском споре, который позволил бы ему возглавить кампанию по спасению этой заблудшей души.

Мадам с восторгом восприняла идею сыграть роль одной из церковных настоятельниц, а Генрих — превратиться в Святого Людовика.

Итак, в присутствии государя и герцогини работник предстал перед ученым собранием, которому не удалось ни на мгновение привести его в замешательство. Не забывая выражать свое глубокое почтение и уважение, он отвергал все приводимые доводы. Вмешалась Диана. Тогда портной вспомнил о библейских пророках:

— Мадам, — не спеша сказал он, — довольствуйтесь тем, что Вы заразили Францию Вашим бесчестием и Вашей непристойностью, и не вмешивайтесь в разговоры о Боге.

Король, задетый за живое, вскричал, как будто от непереносимой боли, и поклялся, что еретика сожгут на его глазах.