Дианова гора

Ночью мне приснился сон. Всех бутылкометателей затолкали в огромную бутылку. Они барахтались в ней и скользили по стеклу, как хлебные вредители жуки-кузьки, которых мы собирали на полях в школьные годы.

«Не надо нас в воду! — вопили бутылкометатели. — Мы больше не будем!»

…В конце пути фигура браконьера представлялась мне уже иной. Она была неопределённых форм, рыхлой и расплывчатой. Она всё время меняла свои очертания, и воевать с ней было трудно, удары как бы приходились в пустоту. Фигура была составной. Она складывалась из тех рыбаков, которые густо сидели в резиновых лодках и раскидали вокруг крючков больше чем в двадцати перемётах, и из тех неизвестных, которые скатили в речку вонючую бочку из-под солярки. В неё входили лесорубы, которые бензопилой «Дружба» валили зелёные деревья на берегу неподалёку от села Верхняя Тойда. В ней можно было разглядеть того стрелка из города Боброва, что пальнул забавы ради из двустволки в налетевшую цаплю-чепуру и, к счастью, промахнулся. Беззаботные бутылкомстатели дополняли безобразную фигуру браконьера. Я устыдился, когда вспомнил, что однажды выплеснул в реку сажные помои из котелка. Значит, и я прилепил к бесформенной браконьерской фигуре свой кусочек, тоже навредил немножко Битюгу — маленькой речке, которую так легко испортить. Которая вырастила тенистые леса на берегах, а в лугах — пышные травы. Которая кормит, укрывает и радует многих птиц, рыб и зверей.

И людей, конечно, тоже.

МОЛОЧНЫЕ РЕКИ, СЫРНЫЕ БЕРЕГА

Рано утром из лесу донеслась музыка. И глухой дробный топот множества ног.

«То ли ещё будет, ой-ёй-ёй!»— предупреждала певица.

Показались коровы. Они бежали на луг, возле которого я встал на ночлег. Это было похоже на утренний кросс горожан «трусцой от старости». Лидер кросса, крупная пятнистая корова с кудрявой чёлкой между голубых рогов, прибежала на выгон, протрубила о своём первенстве и принялась жадно, с хрустом драть траву.

Послышались жестяное бренчание и скрип. На опушку выехал на разболтанном дамском велосипеде пастух. За ним в траве змеился чёрный, мокрый от росы кнут. Велосипедные колёса отчётливо выписывали число «88». Пастух на ходу сошёл с седла, подтолкнул велосипед, и тот сам ткнулся в куст, упёрся в него рогами. Кнут замер, как пригревшийся уж.

— Здорово ночевали! — сказал пастух. На нём была выгоревшая пляжная кепочка. Таинственный лунный свет стоял под её синим прозрачным козырьком.

— Подсаживайтесь завтракать! — пригласил я пастуха.

— Это можно! — охотно согласился пастух. — А чего мне теперь делать? Хоть весь день завтракай. Сейчас только музыку им поставлю. — Он щёлкнул магнитофоном. Полились звуки танго, — Под эту пасутся хорошо. А под ту лучше бегут.

За едой пастух снял кепочку. Без синего козырька лицо его оказалось рыжим, с красным облупившимся от солнца носом.

Звучала музыка. Дружно хрупали и сопели коровы. Велосипед поблёскивал из куста остатками никеля. Мы ели манную кашу, помидоры и частик в томате.

— Приходи вечером на тырло! — позвал пастух, расставаясь. — Гостем будешь!

Зорями над Битюгом гудят моторы. Идёт электрическая дойка коров. Мне давно хотелось посмотреть, как это делается. И я под вечер отправился в коровий лагерь. Большое красное солнце катилось по краю земли. Битюг тихо струил красную воду меж чёрных камышей. У ограды лагеря желтела автоцистерна с надписью: «Молоко». Под навесом урчала доильная установка с детсадовским названием «Елочка». Коровы стояли в металлических станках и косились на длинный гибкий шланг. Он вздрагивал от бежавшего в цистерну молока. Облако тёплого молочного запаха висело над тырлом. В нём бесшумно метался, ловил мошкару козодой.

Пастух сидел в вагончике за дощатым столом и разминал молодую картошку с простоквашей.

— Теперь гы со мной повечеряй! — подвинулся на скамье пастух.

Над столом висел вырезанный из газеты портрет доярки, обнимающей большую пятнистую корову.

— Это та обжора с голубыми рогами? — узнал я корову.

— Она! — с гордостью сказала доярка. — Наша Кленочка. Клеопатра.

Любит покушать. Зато и молока даёт за двоих. Недаром говорится: «У коровы молоко на языке».

Меня угостили парным молоком. Оно пахло лугом. Пышная пена щекотала губы и шептала из кружки, уговаривая выпить ещё.

Шофёр молоковоза удил с мостков рыбу.

— Оккупанты лохматые! — ворчал шофёр, насаживая на крючок свежего червяка. — Такого классного выползка слопали…

— Чего бурчишь? — спросил пастух в темноту. — А, Валерк?

— Та раки! — с досадой сказал шофёр. — Не успеешь закинуть, тут же набрасываются!

— У тырла завсегда раков много, — рассудительно подтвердил пастух. — Тут им харчишки перепадают, ополоски бидонов, комбикорм…

— Валера! — крикнула доярка, — Молоко пить будешь?

— Оно мне снится, это молоко! — отозвался шофёр. — Всё молоко да молоко. Кабы квасу!..

Долго гудела «Ёлочка». Потом шум оборвался, всё стихло. Стало слышно, как дышат коровы и пробует голос лягушка на Битюге.

— Всё, Валера! — сказали в тишине. — Можешь ехать.