ДЬЯВОЛ

Что бы он ни делал с ней, ощущения должны быть великолепными, потому что она мычит и сжимает головку моего члена как в тиски.

Рот Дэмиена приближается, уголки его губ щекочут мою кожу. Из моего горла вырывается слабый хрип, и мы смотрим друг на друга, оба задыхаясь. Его взгляд падает на мой блестящий ствол, половина которого все еще находится внутри нашей учительницы.

Его глаза темнеют.

Я не могу понять, это вызов или он предлагает мне выйти из игры.

Я втягиваю воздух. Почему я так волнуюсь из-за этого?

Это же не я на его месте. Рот есть рот. А этот рот не мой, так что неважно, куда он попадет. Если Дэмиен хочет поднять себе настроение, я не собираюсь стоять у него на пути. Кроме того, все в комнате знают, что я здесь только ради киски.

Он отводит взгляд, и я наблюдаю, как он продолжает работать над набухшим бутоном миссис Миллер. Кровь шумит в ушах, в предвкушении того, что он собирается или не собирается сделать. Это заставляет мой член пульсировать так сильно, что, кажется, я могу сойти с ума лишь от этого.

Это чертовски странно, потому что мне нравится все контролировать. И все же я нахожусь здесь, гадая, сдвинется ли рот Дэмиена хоть на полсантиметра.

Волна стыда захлестывает меня, потому что это не то, о чем я должен думать... но ее сменяет раскаленное удовольствие, когда его язык скользит по моей длине лишь на мгновение, прежде чем вернуться к поеданию ее киски.

Жар обжигает мою кожу, и я перестаю дышать.

Губы Дэмиена кривятся в ухмылке: — Тебе это нравится?

Мой ответ застревает в горле — и спасибо, блядь, — потому что я понимаю, что он обращается к миссис Миллер.

— Да, я так близко. Не останавливайся.

Мое горло сжимается, и как раз в тот момент, когда я собираюсь начать двигаться, потому что мне нужно выпустить все это сдерживаемое напряжение, его язык снова скользит вверх и вниз по моему стволу... на этот раз медленнее.

Все мое тело вибрирует в ответ.

— Блядь, — стону я. И внезапно благодарю его за то, что у него хватило ума завязать глаза миссис Миллер, потому что я хватаюсь за простыни и кончаю так сильно, что кровать сотрясается.

А Дэмиен — ублюдок — продолжает вылизывать ее киску, наполненную моей спермой, вызывая посторгазменные спазмы, от которых у меня кружится голова.

Несколько мгновений спустя миссис Миллер достигает оргазма, Дэмиен выплескивает свой заряд ей на лицо, после чего развязывает ее.

Я же лежу на кровати и размышляю, что, черт возьми, только что произошло, и как я здесь оказался. Если бы кто-нибудь сказал мне три недели назад, что Дэмиен Кинг сыграет роль в лучшем сексуальном опыте, который у меня когда-либо был, я бы пнул его в задницу и сказал, чтобы он прошел психиатрическую экспертизу.

— Черт, — говорит миссис Миллер, вытирая лицо, — я задержалась. Чад уже дома.

Дэмиен достает из тумбочки сигареты.

— Скажи ему, что ты осталась после танцев, чтобы прибраться.

— Хорошая идея, — она собирает свои вещи и целует нас обоих. — Берегите себя, мальчики. Будьте умницами.

— И это, — говорит Дэмиен, когда за ней закрывается дверь, — причина, по которой она моя любимица, — он затягивается сигаретой, — она не задерживается надолго.

Я начинаю вставать с кровати, но он качает головой: — Расслабься, к тебе это не относится. Бро важнее шлюх, помнишь?

Взяв сигарету из его рук, я подношу ее к губам и вдыхаю. Удивительно, но Дэмиен не смеется и не издевается надо мной, когда я начинаю кашлять. Он просто берет из пачки еще одну и прикуривает.

И так мы остаемся на некоторое время. Сидим в темноте, курим и смотрим на его гигантский аквариум с неоновой подсветкой.

— Что это за рыба?

Аквариум, должно быть, не менее двухсот галлонов, странно, что он держит в нем только одну рыбу. Хотя она выглядит довольно круто.

— Краснобрюхая пиранья.

Я ищу признаки того, что он шутит, но не нахожу.

— Не знаю, делает ли это тебя крутым или психопатом. Разве они не едят людей?

Он выпускает толстую струйку дыма.

— Нет. Большинство видов пираний безвредны. Есть только несколько, которые нападают на людей.

— И какие же?

— Черные пираньи, — на его лице появляется угрожающая ухмылка, а взгляд становится жестоким, — и краснобрюхие пираньи.

Я отшатываюсь, размышляя, стоит ли напасть первым, а уж потом задавать вопросы.

Его губы изгибаются: — Не переживай, ее недавно покормили, — когда я морщусь, он смеется и говорит: — Рыбами. Не людьми.

— Почему ты выбрал именно пиранью?

Он замирает, и я клянусь, что температура в комнате падает на несколько градусов.

— Моя мама. Я жил с ней до того, как она умерла, и я переехал к отцу, — у него сводит челюсть. — Короче говоря, она была наркоманкой. И матерью была не очень. Большую часть времени она забывала о моем существовании.

Он берет бутылку «Джек Дэниелза», стоящую на тумбочке, и делает глоток.

— Чаще всего я ходил голодным. Но моя мама... — он смеется, но в его смехе нет ни капли юмора, — была одержима чертовыми рыбами. Единственный раз, когда она обращала на меня внимание, это когда напоминала, чтобы я покормил их, перед тем как уколоться.