Дьявол и Дэниэл Уэбстер

Теперь-то я знаю, что моего старика постигли разочарования, но в детстве этого не понимал. Он постоянно заводил разговоры о славном домике за городом, с курами, но так его и не завел. Один или два раза еще до моего рождения, а я появился довольно поздно, он пытался обосноваться в городке поменьше. Но всякий раз что-нибудь да случалось, и он возвращался в большой город. В сущности, он был не против, но считал неправильным растить тут детей. А мама всегда говорила, что это ее забота. И она успешно справлялась с нашим воспитанием и расцеловала меня в обе щеки, когда я получил серебряную медаль за чистописание в школе святого Алоизия. Я так и не сказал ей, что медаль мне досталась только потому, что я пообещал Джерри Тулу сделать из него котлету, если он пролезет вперед меня. Призы всегда получал он, и я решил, что пришло время принести один из них к нам домой и показать всем. Мой старик сделал для медали деревянную коробочку и вырезал на крышке мои инициалы. Времени у него ушло немало, работал он медленно, однако очень тщательно и остался очень доволен. Как и я.

Наверное, я не умею рассказывать истории, потому что, когда вдумываюсь, в голове все перемешивается. Когда спрашивают, каким был в те времена город, – что тут ответишь? Я, конечно, помню и трамваи на конной тяге, и газовые фонари на улицах, и путаницу проводов над головой, как безумную паутину, и большие белые фургоны. Но если задуматься, уже не знаешь, точно ты помнишь или нет. Мой отец носил пышные седые усы, похожие на крылья, и всегда надевал шляпу-котелок, отправляясь на работу. Он был круглее нынешних котелков, я узнал бы его из миллиона, но таких больше не делают. А когда мама пекла что-нибудь, по всему дому разносился чистый и свежий хлебный запах. Первый полицейский, которого я увидел в жизни, стоял под газовым фонарем и вертел дубинку перед животом. Мы называли его «мистер Райан», я считал его самым большим и великим человеком в мире. Да уж, такое не забывается. И это, и поливальные повозки, и бурые дни на улицах, и старая продавщица горячих каштанов со щеками красными, как яблоки, и зимний вечер под надземкой, когда лошади поскальзывались на льду.

Все-таки тогда город был не так велик. Помню время, когда «Утюг», небоскреб Флэтайрон, был самым большим, и приезжие покупали открытки с ним точно так же, как сейчас с Эмпайр-стейт-билдингом. Он вырос так, что мы почти не заметили, – устремился в небо. Никто не принимал решений на его счет, а он тянулся, как растущий парнишка, и вот вымахал. Я имею в виду город – да, город. Помню, как в дом вваливались мои рослые смеющиеся дяди-ирландцы, как передавали маму друг другу и целовали до тех пор, пока она не начинала раздавать им оплеухи. Для них она всегда была малышкой Кэти и птичкой, хотя принимала непосредственное участие в воспитании большинства братьев. Помню, как дядя Элли поступил в пожарную охрану и, чуть не лопаясь от гордости, пришел показаться нам в новенькой форме. Он был хорошо сложен, его каска выглядела внушительно. Он погиб во время большого пожара на верхнем этаже в одном из домов швейного квартала в тот год, когда мне исполнилось шестнадцать. Вся стена рухнула, словно камень, и тела достали из-под завалов лишь через два дня.

И все-таки им троим устроили похороны за счет пожарной части, и об этом написали во всех газетах. По-моему, от этого убитой горем маме только стало тяжелее – он был ее любимым братом. Я ехал вместе с ней в экипаже, и она сидела прямая, как палка, в новой траурной одежде. Потом она велела мне собрать газетные вырезки, и лишь ночью я услышал, как она плачет. Этот плач до сих пор отдается у меня в ушах, хотя прошло уже много лет.

Мой старик и дяди были вежливы друг с другом, но не слишком ладили. Отец любил посидеть после ужина на крыльце, покуривая большую трубку с серебряной крышкой и почитывая вечернюю газету. Человеком он был тихим, а когда приходили мои дяди, излучающие жизнь и веселье, слов у него находилось еще меньше, чем обычно, хотя он всякий раз посылал на угол за пивом. В доме он не держал ни капли виски, кроме как для медицинских целей, но любил паровое пиво от Шеффера, хотя я ни разу не видел, чтобы он пил его помногу. В тот день, когда он вернулся домой простуженным, мама приготовила ему тодди, но даже тогда он не стал пить. Мне было страшно видеть его в постели в дневное время, одетым в пижамную куртку с красной каймой. В детстве обычно не думаешь, что и твои родители могут заболеть или умереть. Это я помню. Но он выкарабкался и умер уже после того, как я женился.