Дьявол и Дэниэл Уэбстер

Удивительно, чем оборачивается работа в жизни человека. Ходишь себе по городу – знаю я, как это. Но я-то боˊльшую часть жизни проработал в самом низу. Об этом задумываешься нечасто – работа есть работа, где бы она ни происходила. Но если бы не тысячи людей, имен которых никто и никогда не слышал, проводящих жизнь под землей, города не было бы вообще или город был бы совсем не таким, как есть. Временами я размышляю об этом в ночную смену, когда наверху все затихает. Они ложатся спать – да, даже богатые и надменные, – а мы работаем. Трудно объяснить так, чтобы было понятно. Видишь место на улице, где настелены доски, такси сбавляет скорость, начинаешь чертыхаться. А внизу – бригада рабочих и огни.

В каком-то смысле это повод для гордости – быть частью такого дела, по крайней мере иногда. Кажется, будто люди, которые просто ходят по улицам, совсем другие и ничего-то они не знают. Мне трудно это объяснить, я не знаю, как выразиться. Но я рад, что занимался тем, чем занимался, даже если это означает сначала разменную кассу, а потом пенсию. Как для нас с Мартой.

Айлин всегда ждала от меня большего и, может, правильно делала. Но для молодого мужчины в расцвете сил управлять бригадой – все, чего только можно пожелать. И, если он в чем-то ошибается, надо показать ему в чем. Но когда я узнал, что происходит, я переломал всю мебель в квартире. Так и сделал. Все равно она меня не боялась, а то бы я ее убил. А она стояла холодная и надменная, с тем же видом, как когда я впервые увидел ее, – с видом женщины, которую никто и пальцем не тронул. Он появился как квартирант, потому что у нас была свободная комната, не понадобившаяся для ребенка, – блеклый, ушлый человечишка. По какой-то странной причине я не злился на него – по-моему, он все это время только и старался что вести себя пристойно. Но она всегда была тщеславной, а детей у нас не было.

Ну что ж, сделал он деньги, и немалые, прежде чем умер. Миссис Лоринг Мастерс, большой дом на Лонг-Айленде, дети в лучших колледжах – кроме одного, который покончил с собой. Когда ее дочь вышла замуж, я видел фото в газете, и выглядела она точь-в-точь как Айлин. Я не желал ей зла – желал большого счастья. И ее матери не желал зла, но гадал, прикасался ли к ней все-таки тот человек. В нашей юности были моменты, когда мы лежали рядом, и ничего лучше я не мог себе представить. Я-то знаю, потому что мужчины такое не забывают. И для нее это было то же самое. Но она хотела другого.

Не знаю, как все это выразить, – если бы я знал! Как объяснить, каково это – возвращаться домой на тихую улицу после ночной смены, чтобы ни души вокруг, если не считать цокающей копытами лошадки молочника, а ты устал до мозга костей, но при этом доволен? Как объяснить, каково это, когда повторяется изо дня в день? Город разрастается, а этого не замечаешь, пока однажды не идешь в парк и вдруг видишь, что здания обступили его со всех сторон, точно изгородь. Помню, как я разговорился с дядей Мэтью. Он тридцать пять лет прослужил в полиции, вышел в отставку в чине инспектора: кому же знать, как не ему. Ну он разговорился о том, что перемен много, и говорил дребезжащим старческим голосом о том, что на конце полицейской дубинки не меньше закона, чем во многих кодексах. Но толком ничего не сказал.

Это мне напомнило, как я однажды ходил в «Проктор», когда Нелли указали на афише. У нее здорово получалось, и хоть я сгорал от стыда, но не удержался и захлопал. И зрителям она тоже нравилась – все знали, что она с Третьей авеню, то есть одна из них. С тех пор мне случалось выдавать ей размен в окошко, и она меня не узнавала. Никто и никогда не смотрит на человека в разменной кассе, никто не знает, есть ли у него лицо. С какой стати мне беспокоиться об этом? А я, сказать по правде, и не беспокоюсь. Только посмеиваюсь, когда время от времени кто-нибудь узнает меня и удивляется: «Ба, Эд!»

Удалось ли мне хоть что-то до вас донести? Скорее всего, нет. Я видел Тедди Рузвельта пареньком только что с войны, и зубы у него были точно такие же, как на снимках. Обменялся рукопожатием с Джоном Макгро – и видел внезапную, слепящую ярость на его лице, когда из толпы кто-то крикнул: «Маггси!» Видел в зоопарке, как мэр показывает своему мальчонке белых медведей, – он был в странной черной шляпе, его никто не тревожил. Но с чего начать и чем закончить? Помню, как Джон Поллард, этот грамотей, однажды рассказывал мне про какой-то город в Европе, где только начнешь рыть – а под городом руины другого, а под этими руинами еще, и так далее, и они никак не кончаются. Вот это под силу понять любому жителю Нью-Йорка. Это город Джимми Уокера и рабби Вайса, Ла Гуардия, Дж. П. Моргана и кардинала Спеллмана, нового сильного подающего «Янки» и Кэтрин Корнелл. Он принадлежит ремонтным мастерам из телефонной компании и куколкам с Парк-авеню, тому типу, который торгует вразнос расписанием бегов, мальчишкам-хористам из кафедрального собора и всем таксистам в их машинах. Так как же мне сказать, чей именно это город? А я хотел бы знать.