Дьявол кроется в мелочах

— Я пошел упаковывать десерт, одевайся. — Теперь голос Дениса звучал вполне буднично. Настя воспользовалась тем, что, священнодействуя с десертом, он повернулся к ней спиной, потому что уже в который раз за сегодняшний день покраснела.

* * *

Весь день Феодосий чувствовал себя немного не в своей тарелке. По крайней мере, голова у него была совершенно чумная. В ней гуляла пустота и стоял легкий звон. Такой точно гул обычно возникает, если оказаться в огромной пустой квартире с анфиладой комнат и высокими потолками, из которой недавно выехали жильцы и вывезли всю мебель. Только сквозняки от не закрытых второпях форточек гуляют между опустевшими покоями, да отдается эхом отражающийся от стен звук шагов. Вот такую квартиру и представляла сейчас его голова, в которой не было ни одной, даже случайно заблудившейся, мысли.

Необычное для Феодосия Лаврецкого состояние было вызвано не внезапно поднявшейся температурой, не навалившимися рабочими проблемами и даже не неким нехорошим предчувствием, которое поселилось где-то в районе желудка и наотрез отказывалось уходить, а недавним занятием любовью.

Вообще-то Лаврецкий, как и подавляющее большинство мужчин, относился к сексу как к делу само собой разумеющемуся. Внезапно возникшее желание требовало незамедлительной реализации, что было несложно, потому что сначала Феодосий был женат, а после развода недостатка в женщинах точно не испытывал. Занятия любовью были тем самым «стаканом воды», который можно было легко выпить в тот самый момент, когда наступала жажда. Не в пустыне же он и не на подводной лодке. А потому думать про секс было необязательно. Он и не думал, забывая об очередной даме, как только за ней закрывалась дверь.

С Соней все оказалось не так. Она была похожа на родник в пустыне, к которому припадаешь со сладострастным всхлипом и пьешь прохладную, живительную воду, спасающую от неминуемой смерти, с каждым глотком возвращаешься к жизни и все не можешь напиться настолько, чтобы оторваться губами от бьющей из недр земли священной струйки.

После того внезапного первого раза, который, впрочем, был внезапным только для Сони, потому что Феодосий, как тать в ночи, вынашивал долгие планы по ее соблазнению и твердо знал, зачем именно он едет к ней домой, не за тайнами же дневника, который вел сумасшедший парень из соседней квартиры, на самом-то деле. И знал, что точно никуда ее не отпустит. Ни из своей постели, ни из жизни.

До постели они, впрочем, не дотянули, потому что их первый раз случился прямо на кухне, где они разговаривали и, кажется, пили чай. Или кофе, он уже точно не помнил. Во второй раз постель была, но не его, а ее. Он остался у Сони ночевать, и они всю ночь занимались любовью, не в силах напиться друг другом, и заснули только под утро.

Феодосий Лаврецкий никогда не был романтиком, поэтому еще совсем недавно объяснил бы свою легкую очумелость именно тем обстоятельством, что за ночь он спал часа четыре, не больше. Но в этот раз никакие логические объяснения не работали, и он только встряхивал головой, как норовистая лошадь, пытаясь прогнать звон в ушах и туман в голове, потому что нужно было разделаться с обязательными делами, которые он запланировал на сегодня, еще не зная, не веря, не надеясь, что самым главным в его жизни станет Соня Менделеева, а потом вернуться к ней, в ее квартиру, и, если получится, дотянуть до кровати. Он точно знал, что не дотянет.

Лаврецкий умело строил системы любой сложности, поэтому уже сейчас невольно прикидывал, как познакомит Соню с мамой и Наташкой, а потом перевезет ее к себе жить. Вопрос, согласится ли она переехать в его дом, его немного волновал, но не сильно, потому что он всегда умел добиваться поставленных целей, а Соня была целью. Пожалуй, на данный момент самой главной в жизни.

Когда он уходил, проклиная часы и неумолимое время, которого оставалось все меньше до назначенной на восемь утра встречи, она повернулась в постели, пробормотала что-то сквозь сон, смахнула с лица рассыпавшиеся по нему волосы. Его взгляду открылось точеное личико с идеальными пропорциями, ямка между тоненькими ключицами, округлое, очень нежное плечо, с которого сползла лямка ночной сорочки. В этот момент Феодосий зарычал, готовый плюнуть на все и остаться, но она укуталась поплотнее, оставив на виду только изящный носик, и он сжалился, давая ей поспать, ушел, аккуратно захлопнув за собой дверь и оставив записку, чтобы она ждала его в районе четырех часов дня.

Кажется, по субботам у нее было репетиторство, и Лаврецкий тут же дал себе слово, что в ближайшее время придумает, как облегчить ей жизнь, чтобы ей не пришлось так много работать. Если бы это было в его власти, он бы вообще запер ее дома, чтобы она принадлежала только ему и никому больше.