Когда Джил, Кайл и их малыш приехали на День благодарения, Лили пришлось освободить комнату Джил и переехать на мою старенькую детскую кроватку, которая в обычное время задвигалась под нынешнюю двуспальную.
— Что у тебя вид такой недовольный? Слишком рано разбудили? Это разве рано? — Опершись на локоть, Лили листала газету и пила кофе, причем чашку она после каждого глотка ставила на пол. — Вот я только и делала, что слушала, как надрывается Айзек.
— Разве он плакал?
— Поверить не могу, что ты этого не слышала. Его не могли унять с половины седьмого. Классный малыш, Энди, что и говорить, но с утра такой концерт…
— Девочки! — снова позвала мама. — Неужели все еще спите? Обе? Ну ладно, если вы спите, может, дадите мне какой-нибудь знак, чтобы я знала, сколько делать вафель?
— Дать ей знак? Да что они, Лил, с ума посходили? — И потом в направлении двери: — Мы спим, неужели непонятно? Сейчас заснем еще на пару часиков. Мы не слышим, как кричит Айзек, мы вообще ничего не слышим! — И я снова повалилась на спину.
Лили рассмеялась.
— Да ладно тебе, — сказала она тоном, не совсем для нее обычным, — они просто рады, что ты дома, да и я рада, что я здесь. Еще пара месяцев, и мы привыкнем. Все не так плохо.
— Еще пара месяцев? От той пары, которая прошла, мне хочется застрелиться. — Я стащила через голову ночную рубашку (это была старая рубашка Алекса) и надела футболку.
Возле шкафа валялись скомканные джинсы (я таскала их уже несколько недель); когда я стала их натягивать, то заметила, что вот теперь они мне впору. Мне больше не приходилось в спешке, украдкой хлебать суп или вообще заменять его кофе и сигаретами, и мое тело добрало свои законные пять килограммов, утраченные за время работы в «Подиуме». И это меня вовсе не беспокоило: я верила родителям и Лили, когда они говорили, что у меня нормальный, здоровый вес.
Лили натянула спортивные штаны и повязала бандану на свои всклокоченные кудряшки. Когда она убирала волосы со лба, становились видны зловещие красные отметины, оставленные осколками ветрового стекла, но швы уже сняли, и врачи обещали, что со временем шрамы почти исчезнут.
— Ничего, — сказала она и потянулась к стоявшим у стены костылям, — скоро они все уезжают, так что, может, мы как следует выспимся.
— Она ведь наверняка будет кричать, пока мы не спустимся, — простонала я и поддержала Лили за локоть, помогая ей подняться. Ее правая нога была в гипсе, и на повязке оставила автографы вся моя семья, а Кайл даже накорябал дурацкие записочки от Айзека.
— Что верно, то верно.
В дверном проеме показалась моя сестра с малышом на руках; Айзек пускал слюни и довольно гулил.
— Это кто у нас прише-е-ел? — пропела она, осторожно подбрасывая счастливого мальчугана. — Ну-ка, Айзек, скажи своей любимой тете Энди, чтобы она не была такой злюкой, ведь мы все совсем скоро уедем. Сделай это для мамочки, сладенький мой, ну пожалуйста.
Айзек забавно хекнул — так обычно чихают дети, — а Джил расцвела так, словно он с выражением прочитал парочку шекспировских сонетов.
— Ты видела, Энди? Нет, ты слышала? О мой маленький, золотце мое ненаглядное!
— Доброе утро, — сказала я и чмокнула ее в щеку, — ты же знаешь, я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала. И Айзек пускай остается, если научится спать до десяти утра. Черт, если уж на то пошло, пусть и Кайл где-нибудь здесь болтается, только сначала пообещает не открывать рот. Видишь, какие мы добрые?
Лили кое-как удалось спуститься вниз — поздороваться с моими родителями; они уже уходили на работу и прощались с Кайлом.
Я заправила постель, убрала кровать Лили, подушку как следует взбила и спрятала в шкаф. Лили вышла из комы еще до того, как я прилетела, и сначала с ней увиделся Алекс, а потом уже я. Врачи проверяли и перепроверяли, как работают все ее органы, но, если не считать сломанной лодыжки и глубоких порезов на лбу, шее и возле ключиц, она оказалась совершенно здорова. Выглядела она, конечно, не дай Боже — да и что бы вы хотели от человека, пережившего лобовое столкновение, — но передвигалась вполне уверенно и настроение у нее было на удивление бодрое.