Дьявол против кардинала

К концу года жалобы на Силлери и Пюизье, наконец, достигли королевских ушей. Ришелье засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании, открыто нарушающей договор о Вальтелине. Он взывал к памяти покойного короля Генриха, радевшего о величии Франции. Честь, достоинство, величие, гордость — эти слова всегда находили у Людовика самый живой отклик. Со своей стороны, министр финансов Ла Вьевиль, по наущению кардинала, обращал внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах государственного секретаря. Первого января Людовик потребовал у Силлери королевские Печати. Тот принес ларчик, однако среди печатей не хватало трех — Франции, Наварры и Дофине, которыми скреплялись государственные договоры. Слушая путаные объяснения канцлера и представляя себе, сколько денег он присвоил на заключении важных сделок, король пришел в бешенство. На следующий же день Силлери со всеми своими родственниками покинул Париж, а Людовик заявил, что отныне сам будет входить во все дела. Мария Медичи тотчас предложила ему помощника, в чьей честности, бескорыстии и преданности интересам государства нет никаких сомнений. На это король возразил, что уверен в лояльности кардинала, однако почему бы сему доброму прелату не съездить в Рим, чтобы, например, научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству?

Упрямая мать и унаследовавший от нее это качество сын в очередной раз столкнулись лбами. Первым министром стал маркиз де Ла Вьевиль. Мария Медичи подступила к нему, требуя употребить свое влияние, чтобы ввести Ришелье в королевский Совет.

— Сударыня! — в ужасе воскликнул Ла Вьевиль. — Вы требуете от меня того, что непременно меня погубит! Как бы вашему величеству не пришлось однажды раскаяться, что вы способствовали возвышению человека, которого еще не знаете.

В ответ королева заперлась в Люксембургском дворце и нарочито не появлялась при дворе, якобы наблюдая за завершением работ в Большой галерее. Зная нрав королевы-матери, придворные забеспокоились. В воздухе запахло грозой. Ла Вьевиль робко предложил королю уделить-таки кардиналу место за столом совета — где-нибудь с краешку. Допустим, поручить ему разбирать депеши. Получив такое предложение, Ришелье немедленно его отклонил, сославшись на слабое здоровье, не позволявшее ему занять столь «ответственный» пост. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: кардинал страдал лишь от уязвленной гордости. Борьба самолюбий продолжалась.

В апреле двор переехал в Компьень. Рано утром Людовик вошел в спальню матери, которая только что проснулась. При виде сына она приняла обиженное выражение, но краем глаза внимательно следила за ним. Справившись, хорошо ли она спала, Людовик подошел к окну и рассеянно побарабанил пальцами по стеклу. Над наполненным водой рвом, окружавшим замок, лежала тонкая пелена тумана, темный лес вдалеке растворялся в молочной дымке. Посмотрев, как по запотевшему стеклу сползают капли, рисуя неровные дорожки, король повернулся:

— Я принял решение, — объявил он, — избрав одного из своих слуг для руководства делами, чтобы все знали, что я желаю жить с вами в добром согласии не на словах, а на деле.

Мария просияла.

— Вот увидите, мой сын, кардинал будет хорошо вам служить, у него нет иных забот, кроме величия королевства.

Людовик подошел к кровати, мать и сын обнялись.

В тот же день король открыл Совет, пригласив на него Ришелье. Кардиналу было объявлено, что он имеет право высказывать свое мнение в ходе совещания, однако не должен вести никаких дел вне заседаний Совета. Тот покорно склонил голову. Но уже на следующем заседании, когда Ришелье спокойной и уверенной поступью вошел в Книжный кабинет, сидевший во главе стола Ла Вьевиль сразу сбился и после все время путался и заикался: он почувствовал, кто теперь здесь хозяин.

Летом 1624 года Париж представлял собой сплошную стройку. Людовик взялся за переделку Лувра, поручив архитектору Лемерсье превратить средневековую крепость в нечто, более напоминающее резиденцию короля. В самом деле, обветшавший замок выглядел нежилым: когда король Генрих впервые привез сюда свою новую жену, Марию Медичи, та сочла это очередной шуткой своего весельчака-супруга. Теперь ее большой Люксембургский дворец, выстроенный в итальянском стиле, был почти готов, в парке с прудом высаживали деревья, шумел фонтан, изображающий выползшего из пещеры дракона. Вызванный из Антверпена Рубенс заканчивал серию картин, воссоздающих жизнь Марии во Франции с момента встречи с будущим мужем и до передачи ею власти своему тринадцатилетнему сыну.