Дьявол против кардинала

Двадцать третьего сентября неожиданно умер генерал Спинола, осаждавший Казале, но Людовик не смог оценить по достоинству эту важную новость: в то время он сам метался в горячечном бреду.

Сквозь закрытые двери доносился певучий речитатив латыни и голоса певчих: в комнате короля служили мессу. Со вчерашнего вечера Людовик был не в силах встать с постели; из него постоянно сочилась кровь. Архиепископ Лионский Альфонс де Ришелье, брат кардинала, исповедал его, причастил святых даров и дал приложиться к мощам святого Франциска Сальского.

Людовик уже смирился с мыслью о смерти и ждал ее прихода.

В его душе царил покой, которого не было в мыслях тех, кто собрались сейчас в полутемной прихожей, чтобы проститься с умирающим. Ришелье, сам похожий на покойника, стоял у окна. За последнюю неделю он исхудал, даже ссохся, весь пожелтел; глаза потухли, на голове прибавилось седых волос. Здесь, сейчас решалась его судьба, сама его жизнь была поставлена на карту. Вот они, его враги, заранее торжествуют, предвкушая расправу над ним. Благодаря своим шпионам кардинал знал, о чем говорилось на тайных собраниях в покоях королевы-матери. Там уже вынесли ему приговор. Шеврез, его сестрица принцесса де Конти и ее благоверный Бассомпьер непреклонно опустили большой палец книзу: убить. Врач королевы-матери Вотье предложил тихую смерть, однако молодой капитан королевских гвардейцев де Тревиль вызвался повторить подвиг де Витри, сразившего Кончини. Уже несколько дней Ришелье почти ничего не ел и лишился сна. Святоша Марильяк предпочитал говорить об отставке и ссылке. Он уже приготовил список новых министров: первое место, разумеется, отводил себе, второе — своему брату Луи де Марильяку. Шомберга и сюринтенданта финансов д’Эффиа, ставленников Ришелье, собирались тоже отстранить от дел (иначе говоря, посадить в тюрьму). Вон они все шепчутся между собой, поглядывая на него. Ришелье знал, что Людовик, будучи в памяти, твердо просил Гастона, когда тот станет королем, сохранить за кардиналом должность министра, но стоит ли верить обещаниям герцога Орлеанского? Как часто он уже нарушал свое слово, данное старшему брату! Анна Австрийская комкает в руках мокрый платок. «Вот что наделал ваш замечательный поход!» — прошипела она ему сегодня, войдя в комнату. А между тем она уже согласилась выйти замуж за Гастона, когда станет вдовой… Бежать, бежать, пока не поздно! Герцог де Монморанси предложил укрыть его у себя в Лангедоке. Но нет, это не слишком надежно… Лучше в Авиньон, в Папские земли.

Неожиданно двери раскрылись: духовник короля отец Сюффрен пригласил всех подойти к постели умирающего.

Стараясь не шуметь, королевы, министры, кардиналы и все прочие подошли ближе и окружили походную кровать, на которой лежал Людовик. Профиль его заострился, кожа на лице и руках шелушилась; вздувшийся живот казался огромным в сравнении с худыми руками, лежавшими поверх одеяла, и выпирающими ключицами.

— Я не могу говорить… Отец Сюффрен скажет вам за меня все то, что я хотел сказать на смертном одре, — едва слышно вымолвил король. — Я прошу прощения у всех, кому мог нанести обиды, я не смогу умереть спокойно, не получив прощения. Передайте это всем моим подданным.

Каким бы тихим ни был его голос, эти слова расслышали все. Духовник в любом случае не смог бы их повторить: он плакал навзрыд. Вся комната наполнилась рыданиями; Анна Австрийская со слезами бросилась на грудь своему мужу; все остальные встали перед ним на колени.

— Это мы, сир, должны просить у вас прощения, вы никогда и ничем нас не обижали, простите нас, сир! — всхлипывая, повторяли мужчины и женщины.

Певчие запели Miserere.

Людовик поцеловал Анну, подозвал к себе Ришелье и коснулся губами его лба, затем сделал знак всем выйти.

Когда комната опустела, к королю подошли архиепископ Лионский и врач. Один поднес к его губам большой серебряный крест, другой взял его израненную правую руку и в очередной раз ткнул в вену скальпелем. Черная кровь брызнула в подставленную чашку, и в тот же миг зловонная жижа со сгустками крови исторглась через задний проход: у короля вскрылся абсцесс. Постепенно живот опал и стал мягким. Врач и священник обменялись недоверчиво радостными взглядами. Архиепископ первым упал на колени перед распятием и принялся жарко, истово молиться.

…Когда Ришелье сообщили о чудесном выздоровлении короля, он осел на пол и скорчился, закрыв лицо руками. Худые плечи затряслись от беззвучных рыданий, затем послышались какие-то дикие звуки — не то вой, не то собачий лай. До самого вечера не выходил он из своей комнаты, страдая от жестокой головной боли. «Господи, лучше умереть, чем снова пройти через это», — шептал он одними губами.