Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

Бернэм стал одним из первых борцов за охрану окружающей среды. «До нашего времени, – говорил он, – реальная экономика при использовании естественных ресурсов оставляла эти вопросы за пределами рассмотрения, но нам необходимо пересмотреть свою позицию, если мы еще не потеряли моральные качества, чтобы ухудшить условия, в которых придется жить нашим детям». Он обладал огромной, не всегда уместной и оправданной верой в автомобили. Прощание с лошадью «положит конец эпидемиям и варварству, – говорил он. – Когда наступит эта долгожданная перемена, будет сделан воистину реальный шаг в направлении цивилизации. Не будет дыма, не будет газов, не будет лошадиного навоза; воздух, которым вы дышите, станет чистым, а ваши улицы будут опрятными. А это значит – не думаю, чтобы кто-то стал спорить, – что здоровье и настроение людей улучшатся».

Зимними ночами в Эвастоне он с женой и с мистером и миссис Фрэнк Ллойд Райт катались на санях. Бернэм сделался заядлым игроком в бридж, хотя его совершенная неспособность к этой игре широко обсуждалась буквально повсюду. Он дал слово жене, что после окончания выставки уже не будет работать в прежнем изматывающем темпе. Но этого не произошло. «Я думал, что выставка была периодом напряженнейшей жизни, – оправдывался он перед Маргарет, – но вот она кончилась, а я вижу, что прессинг других важных дел по-прежнему занимает весь мой день, неделю или год».

Здоровье Бернэма начало ухудшаться в начале XX века, когда ему было всего лишь пятьдесят. В 1909 году у него обнаружили колит и диабет. Оба заболевания заставили его перейти на щадящую диету. Диабетические осложнения повредили его сосудистую систему и явились причиной инфекционного поражения ступней ног, от которого он страдал до конца жизни. С годами у него появился интерес к сверхъестественным явлениям. Однажды ночью в Сан-Франциско, в бунгало – до этого он построил вблизи покрытой туманом вершины Твин-Пикс временное жилище – он сказал одному из своих друзей: «Будь у меня время, я думаю, что смог бы доказать существование загробной жизни, исходя из необходимости, как говорят философы, веры в абсолютную и универсальную энергию».

Он понимал, что дни его подходят к концу. 4 июля 1909 года, когда он стоял с друзьями на крыше высотки «Рилайенс» и смотрел на город, который обожал, Бернэм сказал: «Вы увидите его прекрасным. А я уже нет. Но этот город будет прекрасным».

Последнее песнопение

Олмстеда мучили шум в ушах, боль во рту и нескончаемая бессонница, а скоро в его взгляде начала появляться пустота. Он стал забывчивым. 10 мая 1895 года, спустя две недели после своего семьдесят третьего дня рождения, он писал своему сыну Джону: «Сегодня впервые мне стало ясно, что моей памяти, особенно когда вспоминаешь то, что случилось недавно, больше нельзя доверять». В это лето, проведя последний день в своем бруклинском офисе, он написал три письма Джорджу Вандербильту, и каждое из этих писем в значительной степени повторяло содержание предыдущего.

В течение сентября 1895 года – он назвал это время «самой горестной неделей всей моей жизни» – он признался своему другу Чарльзу Элиоту в том, что испытывает истинный ужас от того, что состояние его здоровья таково, что в ближайшее время его могут поместить в богадельню. «Ты и представить себе не можешь, насколько страшит меня то, что отправка в это «учреждение» будет признана целесообразной, – писал он 26 сентября. – Что угодно, только не это. Мой отец был директором психиатрической больницы, это было его единственной работой, и я несколько раз заходил к нему и видел, что происходит внутри; я страшно боюсь таких заведений».

Потеря памяти давала знать о себе все чаще. Он впал в депрессивно-параноидальное состояние; он обвинял своего сына Джона в том, что тот за его спиной инсценирует «переворот» с целью удалить его из фирмы. Жена Олмстеда, Мэри, перевезла мужа в их семейный дом на острове Мэйн, где его депрессивные состояния обострились, а временами он становился буйным. Он даже бил их лошадь.

Мэри и ее сыновья понимали, что могут сделать для Олмстеда очень немного. Он стал неуправляемым, слабоумие его усугублялось. С глубоким сожалением (а возможно, и с чувством облегчения) Рик поместил отца в психбольницу доктора Маклина в Вейверли, штат Массачусетс. Память Олмстеда была не настолько поражена, чтобы не понять, где он оказался – ведь он сам когда-то проектировал ландшафт земельного участка Маклина в Вейверли. Этот факт не послужил ему утешением, поскольку он сразу же столкнулся с теми же явлениями, что отрицательно сказались почти на всех его разработках – в Центральном парке, Балтиморе, на Всемирной выставке и многих других, – все то же самое. «Они не выполнили моих планов, – писал он, – а впрочем, ну их к черту!»

Олмстед скончался в два часа ночи 28 августа 1903 года. Его похороны были скромными, присутствовали только члены семьи. Его жена, видевшая, как прошла жизнь этого великого человека, не присутствовала.

* * *