Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков

Французская мистерия XV века «Рождество, страсти и воскресение Господа нашего Иисуса Христа», сочинение Арнуля Гребана[323], имеет 34574 стиха, разделенных между 303 действующими лицами, в числе которых много чертей, играющих роль смешную и жалкую. Получив сведения, что близится Искупление мира, Люцифер велит трубить сбор всем чертям; тех, кто не отвечает на призыв и ленится прийти на собрание, нещадно секут плетьми, возят голым задом по всему аду, семь раз окунают в самый глубокий адский колодезь. Является Сатана. Он только что с земли, где тщетно старался хоть чем-нибудь повредить Христу. За неудачу ему немедленно задают достодолжную таску, хоть он и протестует, взывая к справедливости всего ада. В другой сцене Сатана, Астарот и Берик присутствуют при Вознесении Христовом, но удается видеть чудо только одному Сатане. Астарота, едва попробовал поднять глаза к небу, незримая сила бросает ничком, а Берика оглушает ударом по голове. Они решают возвратиться в ад, хотя предчувствуют, что не очень-то любезно их там встретят.

В другой сцене Сатану, скованного раскаленными цепями, волочат по всему аду.

— Что, брат? трудишься в поте лица своего? — спрашивает его Люцифер.

В немецкой «Мистерии Страстей Господних» Люцифер беседует с чертями о своем падении и гордости, которая была тому причиною. Но черти ругают его и бьют: «Довольно уж нам проповедей-то!» В другой мистерии — «Воскресение Христово» (1464) — Люцифер, после того как Искупитель опустошил его царство, закован в цепи и посажен в бочку. Сатана и другие черти отправляются на ловлю новых душ, которые могли бы пополнить убыль старых. Но едва они уходят, Люцифер начинает звать их обратно и орет так громко и так долго, что у него разболелась голова. Черти вернулись, но больной Люцифер уже успел позабыть, зачем он звал их, и черти ругают его, сожалея о душах, ими тем временем потерянных. Сатана вновь отправляется на ловитву. Его так долго нет, что Люцифер начинает беспокоиться: «Уж не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья? Да уж не убили ли его?» Наконец Сатана возвращается с душою священника — и Люцифер хохочет, удивляясь, что прежде всего попадают в ад именно те, кто должен был бы показывать другим дорогу в рай. Но хитрый священник не остается в долгу и, грызясь слово за слово, так обрабатывает Люцифера, что тот велит отпустить его как можно скорее восвояси.

В плачевном виде выставляет черта испанская комедия XVII века «Е1 Diablo predicator» («Черт-проповедник»)[324]. Черт оклеветал монахов одного францисканского монастыря в Лукке и возмутил против них население. Бедным монахам приходится очень плохо, как вдруг с неба спускается архангел Михаил с младенцем Христом на руках и приказывает клеветнику обратить свои каверзы и возвратить оклеветанным их прежнюю репутацию.

К числу смешных чертей принадлежат дьявол Скарапино во «Влюбленном Роланде» Боярдо[325] — какой-то мальчик-с-пальчик адского мира, живущий в атмосфере винного погреба и кухонного чада, — и черти, которых Лоренцо Липпи[326] написал в своем «Malmantile».

Осмеяние, направленное против черта, должно было рано или поздно коснуться и некоторых явлений, тесно связанных с чертовщиною, — обрушиться на магию и ее причудливые тайны. Этот веселый скептический смех прорывается в народе бодрою сатирою как раз в период, когда учащаются процессы против колдуний и костры ведьм горят по Европе с усиленной яростью, — в XV–XVI веках. Ни у кого смех над магией не звучит так громко, как у Теофила Фоленго[327], остроумного, богатого воображением, веселого автора «Бальдо», короля макаронических поэтов. В VII макаронике этой поэмы он издевается над доминиканцами, которым вверена была инквизиция: «Вся их обязанность в том, чтобы седлать ослов для колдуний». В макаронике XXI Фоленго описывает в невыразимо смешном и непристойном виде кухню, школу и лупанар ведьм и извиняется, что кое о чем должен умолчать, так как побаивается, не послали бы его инквизиторы в пытку и на костер. В «Куртизанке» Пьетро Аретино[328] некая Альвиджия оплакивает смерть своей хозяйки, старой колдуньи, которую только что сожгла инквизиция: «Она строго соблюдала все вечерние службы и теперь мне, своей ученице, оставила весь свой скарб и всю колдовскую утварь: пузырек со слезами любовников, сага non nata (кожа животного, добытого оперативным путем из материнской утробы), заклятия к усыплению, молодильные рецепты, черта, запертого в ночном горшке, и прочее, и прочее». В «Одержимой» Ласки[329] Трафела говорит: «Когда кто-нибудь обидится до того, что начинает верить колдовству, ведьмам, духам, заклятиям, можно по справедливости сказать, что он стал гусь-гусем…»